Негатив положительного героя
Шрифт:
По лицу итальянца тенью чайки промелькнуло мгновенное замешательство. Очевидно, ему ни разу за время его суматошного путешествия не приходило в голову, что на «Елизавету» нельзя прилететь, пока она в Атлантике. Все-таки он нашелся: «На вертолете прилетела!» На верхней палубе действительно была вертолетная площадка, но откуда, Бога ради, мог на нее прилететь вертолет?
«Да откуда же, Бога ради?» – с прежним простодушием спросил наш генетик, как бы не решаясь допустить, что Рик Рэпит просто несет бессмысленный вздор.
Рик тогда отмахнулся и перешел к более серьезной теме: «Мне пора жениться, нужна красивая богатая баба, дом, дети, верно, Профессор?»
Святослав Николаевич с изумлением на него посмотрел – жениться, вот так запросто, встретившись в океане? В этот момент Мэрилин Пуаро вдруг всей грудью повернулась
Запылав радостно в ответ, Святослав Николаевич поинтересовался, какая же вещь Толстого ей больше всего по душе, хотя подумал, что можно было бы и не спрашивать: конечно, «Анна Каренина»!
«Хаджи Мурат», – тут сказала она. – Во всей литературе нет ничего лучше этой маленькой штучки!»
«Не верю ушам своим, – задохнулся он. – Ведь это и моя любимая повесть, осмелюсь сказать!»
Мэрилин Пуаро протянула руку в черной перчатке до локтя и положила свои пальцы на кисть руки собеседника, щедро усыпанную возрастной пигментацией. В этот момент С.Н. Корбут пережил один из загадочных моментов своей жизни. Вдруг показалось, что Мэрилин Пуаро ему не чужая. Быть может, уже и в самарском голодном отрочестве мечталось об этой встрече, и питерской молодости запретные рок-н-роллы неслись вокруг нее, и ранней зрелости научные командировки, в частности почему-то японский вояж 1966 года, проходили в некотором странном присутствии Мэрилин Пуаро. Это все фокусы генов, подумал он, онтологические уровни ДНК, к которым нам никогда не добраться.
Пальцы вспорхнули, и он очнулся. Все общество, не исключая и Дороти Вулф, собиралось в ночную дискотеку. Танцевать, танцевать! «После твоего торта, мамочка Вулф, я угощу тебя своей ламбадой, – завелся наконец Рик Рэпит. – Жмурика не сыграешь, бэби? Ничего, мы тебя реанимируем! Эй, Слим, отдышишь ртом нашу крошку Дороти?» Почтенная нью-йоркская дама, как ни странно, ничуть не обижалась на хамство итальянца. Впереди компании Мэрилин Пуаро шла, как воплощение фанданго и фламенко.
В дискотеке одна стеклянная стена, выходящая на кормовые террасы, была открыта. Виден был даже поблескивающий под промельками луны бурун, похожий на увязавшегося за кораблем гигантского осетра. Мощно бухала электронная музыка. В подсиненных сумерках фосфоресцировали жабо бартендеров. Мэрилин бодро подошла к стойке и почти немедленно повернулась к своим спутникам с большим бокалом прозрачного состава. «Для начала!» – воскликнула она, и состав тут же ушел в глубину ее длинного тела.
Вперед! Экая сила резких тазовых движений! Рик Рэпит еле справлялся с предложенным ритмом, однако сигара по-прежнему торчала из его рта, как пушка муссолиниевского линкора «Юлий Цезарь». Святослав Николаевич смотрел на танец в тоске: только что обретенная близость с таинственной Пуаро исчезла, слилась с чудовищной музыкой, не имеющей отношения ни к прошлому, ни к настоящему, а только лишь к страшному, обезсвятославленному будущему.
Нельзя ли переключить ее ритм на пару тактов ниже? Улучив момент, когда Мэрилин в очередной раз скакнула к стойке, он тоже бросился туда. «Хей, Слава! – захохотала она при виде его башки с бесцветными распадающимися патлами. – Пьем по-русски, до дна! А теперь хочешь увидеть мою грудь?» Распахнув блузку, продемонстрировала две голубоватых весомости. «Э, нет, не трогать!» Закрутила блузку узлом и снова бросилась танцевать. Поднявшаяся было, как под гипнозом, рука Святослава Николаевича рухнула на стойку. «Что она пьет?» – спросил он бармена. «Четыре водки в один стакан, сэр, – ответил англичанин. – Всякий раз четыре водки сразу, сэр. Нет, у нас нет инструкций по ограничению пассажиров, сэр».
В кругу уже дергалось десятка полтора персон. Все с изумленными ртами взирали на Пуаро. Она отмахнула переднюю часть своей мини-юбочки: «Ну что, не видели еще такого, you slobs?» Ее бизнес-партнер и жених катастрофически отсутствовал. Рядом выкаблучивали парни из прачечной, только что сменившиеся с вахты и пропомаженные в стиле «латинский любовник». С ухмылками и гоготом они перебрасывались фразами по поводу неистовой красавицы.
Тут локтем вперед к Святославу Николаевичу протолкнулся Рик Рэпит, забормотал в ухо, словно сообщнику: «Профессор; ты видел, у нее шрам за ухом? Да она профессионалка, сущая оторва, сечешь? Факвашурасфак, это для меня уж слишком speedy (быстро)! Мне такая помощь (AIDS) в расфаковку не нужна! Пусть лучше вон те мазарфакеры ловят себе на концы!» Тут рука в черной перчатке, пройдя как таран между щек и ушей, ухватила его за курчавый затылок. «Ты что прячешься, итальянец?! Давай плясать, пока живы!» Рик вскрикнул как будто от страшной боли: «Опять растяжение связок! Это еще от спорта осталось! Я сейчас, я вернусь!» И запрыгал на одной ноге, балансируя сигарой.
А Пуаро уже снова как бы нерестилась в центре вместе с аляскинскими нефтяниками. И все больше обнажалась. Юбчонка уже висела у нее на одном боку, узел блузки развязался, груди приплясывали вместе с нею, но каждая свое. Нежный живот вре-менами/пропечатывался мускульной судорогой. «Латинские любовники» из пароходной челяди протягивали ей записки, и она засовывала их за резинку своих колготок. В ужасе Корбут смотрел, как нефтяник сует ей в рот горлышко «Клико». Колотушку музыки тут прорезал голос Лайонела Ричи. Пуаро в диком веселье гулким голосом стала перекрывать певца:
Караму, Фиеста, танцуй народ! Уаху, Уеху, всю ночь напролет! Дикая жизнь полна чудес! Музыка вздыбилась до небес! Джамболи, Тамболи, танцуй народ! Крамболидабабли, ночь напролет!Кажется, она собиралась приступить к финальному стриптизу. Весь ее позор возьму на себя, вдруг решил Святослав Николаевич. Бедная девушка, кто так тебя растоптал?! Надену на нее мой халат, дам аспирину, уложу в постель, закажу горячего молока, буду играть ей на губной гармонике. Какая еще губная гармоника, тут же урезонил он себя, обойдусь и без… буду просто стихи ей читать, завораживающего Пастернака… В этот момент произошло нечто совсем неожиданное. В дискотеку вбежали две подростковые девочки-близнецы, свежайшие и румянейшие создания, хоть и с кокетливо взбитыми гривами, но непорочные. Да ведь это же с ними неслась вчера по палубе великолепная Незнакомка, оказавшаяся на поверку расхристанной Пуаро.
«Мэрилин! Пойдем, пойдем отсюда!» – закричали девчонки. «Не пойду! – упиралась распутница. – Это вы – марш отсюда!» Повиснув на ней, девчонки все-таки потащили ее к выходу.
Святослав Николаевич рухнул, обессиленный, в кресло рядом с трепещущей от восторга Дороти Вулф. «Хорошо, что дочки вовремя прибежали за своей мамочкой», – сказала она и испытующе заглянула в лицо Святославу Николаевичу. «Сестренки, вы хотите сказать», – пробормотал тот. «Камон, Слава, – усмехнулась рекордсменка Атлантики. – Разве вы не заметили двух маленьких шрамиков у нее за ушами? Профессионалкам такого рода нужно иметь юные лица, а на деле, спорим, ей лет под сорок».
Мерзейшим раскаянием терзаемый, он стал спускаться в свою каюту, будто в чистилище. Мерзейший стриптиз совершил я, а не она, думал он. Натягивал на себя то романтизм, то гуманизм, а в сердцевине-то была одна похоть. Изуродовал себе все путешествие этой гадостью. Посвящение детству превратил в мастурбацию.
Он ткнул пальцем в третью клавишу своего телевизора и повалился на постель. Экран осветился. Камера с капитанского мостика снимала, как всегда, нос «Елизаветы» и распростертый перед ним океан. Впервые за все путешествие пространство было освещено яркой луной, поверхность напоминала ежеминутно меняющуюся чеканку по серебру. Над горизонтом, прямо по курсу, появился темный бугорок. Он быстро превращался в крутую гору, встающую из серебристых вод. Неужели это уже Англия? Как-то иначе она мне представлялась в детстве. Гора все росла. Теперь она уже занимала своим круглым контуром значительную часть восточного окоема. Телекамера почему-то стала отставать от хода лайнера. В поле зрения уже можно было видеть не только нос, но и половину корпуса «Елизаветы», включая капитанский мостик, откуда, по идее, должна была идти постоянная съемка. Телеглаз, однако, все больше отдалялся и как бы набирал высоту. Появились и труба, и кормовые палубы, а вскоре и весь одинокий корабль, идущий прямым курсом к темной круглой вершине.