Нехорошая квартира
Шрифт:
– Войны?
– Да. А пройти насквозь не все могут. Я могу, потому что все ходы знаю. И которые есть, и которых нет больше.
– А куда делись?
– Куда, куда, – проворчал Тюша. – Не всем наверху эта жизнь нравится. Вот и пытаются её подчинить себе. Найдут ход, при строительстве, или ремонте – сразу засыпают. Это чтобы людишки, не лезли под землю. А всё как на ладони были. Смотри, – Тюша провёл ладонью перед собой, словно протёр запотевшее стекло, – вот здесь рисковые люди.
Мы стояли в высоком старинном подземелье, со сводчатым потолком. Красноватые кирпичи, выложенные крестами, кучи мусора, а в углу два совсем молодых парня, сосредоточенно проверяли снаряжение. Фонарики, верёвки, канистры с водой.
– Серый, а ты камеру взял? – светловолосый парень, сильно нервничал.
– Не ссы… – хохотнул Серый, и картинно сплюнул на пол.
Я задержала дыхание, чтобы нас не увидели, и наклонилась к Тюше, и совсем шёпотом спросила:
– А что, они нас не видят?
– Не видят и не слышат, – ворчливо сказал Тюша. – Люди вообще редко видят, что-то дальше своего носа. Не стоит им сегодня в подземелье лезть.
– Почему?
– Потому, – Тюша, улыбнувшись, посмотрел на меня. – Вот ты, другая. Тебе всё интересно и всё увидеть надо. Поэтому-то ты мне на голову и свалилась. Погодь.
Тюша, недовольно покряхтел, наклонился, как-то сгорбился и вдруг стал большущей белой крысой. Сделал два шага по направлению к пацанам и поскрёб лапой пол.
– Серый! – светловолосый парень в панике уставился на то место, где стоял Тюша. – Крыса! Громадная, белая! Хлеб, хлеб давай!
Серый, трясущимися руками, полез в рюкзак достал полбатона, и швырнул Тюше.
– Всё, сворачиваемся! – приказал Серый, и стал скидывать снаряжение в рюкзак. – Добра не жди. Если Белую Крысу увидели, лучше не ходить. Все диггеры так говорят. Иначе – беда.
Светловолосый вздохнул и сосредоточенно стал помогать Серому. Тюша, развернулся и подошёл ко мне. Недовольно пошевелил усами, разогнулся и стал человеком.
– Стар, я стал, для постоянных перекидываний из человека в крысу. Пошли.
Мы ещё плутали по переходам, подвалы и ходы сменялись от старинных кирпичных до современных бетонных. Тюша уверенно вёл меня.
– Ну вот, почти пришли, – сказал Тюша и остановился.
Мы стояли на берегу подземной речушки, шустро бежавшей между больших камней. Через речку был перекинут шаткий мостик, без перил, доски на вид такие старые, что и вставать страшно. На другой стороне на табуретке сидел представительный мужчина в белом парике, в сюртуке из зелёного сукна, в старинных орденах и шелковом галстуке. Но вид у него был несколько потрёпанный, словно он не менял одежду много-много лет. Он сидел, сгорбившись, по-бабьи подперев мясистую щеку ладонью, и с тоской смотрел на нас.
– Тоскуешь, Карл Фёдорович?
– Что Тюша, опять пришёл счастья пытать? – вопросом на вопрос ответил мужчина. – Не велено тебя пускать. Сам знаешь. Иди подобру, поздорову.
– Ты, Модерах, только привратником ныне служишь. Не указ значится мне.
«Давняя приязнь у них», – подумала я, и шагнула чуть ближе, чтобы рассмотреть Карла Фёдоровича. «Модерах, Модерах» – крутилось в голове, – «что-то знакомое».
– Познакомься, – хмыкнул Тюша, – Пермский губернатор. В его правление образованное и начитанное, – язвительно протянул Тюша, – пермское обчество нарекло сей ручей, отделяющий кладбище от города Стиксом. А он, сие безобразие утвердил! И сейчас он работает здесь Хароном.
– Эх, Тюша, – тяжко вздохнул Карл Фёдорович, – знал бы я…
– Какую гидру впустил? – сердито топнул ногой Тюша.
– Ах… – расстроено махнул на Тюшу Модерах.
– Поди-ка сюда, – строго обратился ко мне Тюша.
Я подошла поближе, и, вытягивая голову, пыталась рассмотреть ордена Модераха, блестевшие во тьме бриллиантами.
– Прости меня, девка! – сказал Тюша и толкнул меня в спину.
Стикс
Я, хватаясь руками за воздух, полетела в чёрные воды Стикса.
Погрузившись в воду, я сначала не почувствовала ничего. Но, мгновение спустя, обжигающе-ледянная вода сковала меня, не давая пошевелиться. Внутри себя я изо всех сил старалась барахтаться, чтобы вынырнуть и глотнуть воздуха, но руки и ноги отказывались мне повиноваться.
Я чувствовала себя спелёнутой, беспомощной куклой, которая камнем идёт вниз. Ручей оказался бездонным. Я погружалась всё ниже и ниже, уверенно стремясь к центру земли. Открыв глаза, я удивилась, что изнутри Стикс не кажется чёрным, он был беспечно бело-зефирным. Но невыносимо ледяным. Иногда его зефирность пронизывали тёплые розоватые и серебристо-сероватые струи, словно Гольфстрим северную Атлантику. Мимо проплывали люди, или, точнее, нечто напоминающее людей, они были более плотной белой субстанцией, чем зефирные воды Стикса. Люди с интересом смотрели на меня, подплывая поближе, старались дотронуться до меня, но я этого не ощущала. Самые настойчивые пытались говорить со мной, но я их не слышала.
Внезапно моё падение вниз прекратилось, меня грубо дёрнули за воротник и стали вытаскивать. Обжигающий холод стал невыносим. Казалось, что меня просто разрывает изнутри. Через секунду я лежала мокрая и беспомощная, уткнувшись носом в ветхие доски мостика. Я обречённо закрыла глаза, и решила, что мне теперь всё равно, что будет дальше. Хуже, уже сложно представить. Кто-то ещё подёргал меня за воротник шубейки, с грохотом, и, видимо, очень сердито, бросил на камни нечто железное. Я не знала, на какой я стороне Стикса.
– Злыдень, ты Тюша! – громко выругался над моих ухом Карл Фёдорович. – Злыдень и душегубец! На всё готов за ради своего Полоза! Даже душу безвинную погубить!
– Верни мне девку! – сердито ответил с другого берега Тюша. – Ты же знаешь, для её же блага всё сделано.
– Для её блага? – сорвавшимся голосом спросил Карл Фёдорович. – А ты её спросил? Хочется ей в Стиксовых водах купаться? И как потом жить, опосля этого?
– Не было бы жизни у неё там, – сухо сказал Тюша. – Таких пытливых жизнь быстро ломает. Зачахла бы одна, с книгами своими. Сама в подвал полезла, сама мне на голову свалилась. Сама и судьбу свою выбрала.
– Знаю, я как она сама! – визгливо покричал Карл Фёдорович.
–Так и помрёт она у вас, от холода, пока вы ругаетесь, – сказал кто-то ещё.
– Пожаловал, – недовольно сказал Карл Фёдорович и перевернул меня на спину. – Знает, что нельзя ей ко мне.
Я лежала, безвольно раскинув руки. Мне было всё равно, что со мной делают. Перевернули – и ладно. Но Карл Фёдорович, сердито сопя, стал растирать мне уши. Они загорели и дико заболели.
– Больно, – прошептала я, пытаясь отмахнуться от жёстких пальцев Карла Фёдоровича.