Неистовая принцесса
Шрифт:
Болезнь Аларика длилась почти неделю, в течение которой он едва узнавал окружающих. За это время пришло несколько вестей от герцога, которого тоже свалила горячка. Вильгельм лежал больной в разрушенной башне и раздавал своим людям окрестные деревни.
В Лондоне провозгласили Эдгара Ателинга королем Англии. Услышав эту новость, Вильгельм пришел в бешенство. Однако не было слышно, чтобы английское войско собиралось бросить вызов норманнам.
О коронации пока тоже молчали. Фаллон обо всем узнавала от Джин. После того как заболел Аларик, Фаллон обрела заметно большую свободу. Ей разрешалось спускаться в зал и даже выходить из дома.
— В Гастингсе вмешался какой-то рок, — со вздохом добавила Марла. — Хат слишком верил королю, и поражение вызвало у него что-то вроде затемнения разума.
— Я думаю, он решил, что Бог отвернулся от Англии, — сказала Фаллон и проглотила ком в горле, чтобы не разрыдаться при воспоминании об отце. Он и родина были ее болью.
Джин сочувствовала принцессе, однако ближайшей ее подругой стала Марла. Однажды она сказала Фаллон, что не понимает, зачем ей убегать, а когда Фаллон ошеломленно посмотрела на нее, Марла пояснила:
— Я видела, как опустошают и грабят города и деревни… Видела, как молодую красивую девушку насилует дюжина бандитов. Видела, как убивали сопротивляющихся мужчин… Вы — королевская дочь, Аларик — граф и близкий к Вильгельму человек. И если он предложил вам свою любовь и покровительство, вам вряд ли следует это отвергать.
— Вы отдаете Англию, Марла… Я не могу себе этого позволить… Мой отец никогда не отдал бы страну иноземному королю, и я ни перед кем не намерена склонять голову.
— Я не вижу, чтобы с вами незаслуженно сурово обращались, — спокойно сказала Марла, и краска залила щеки Фаллон. Люди Аларика и в самом деле относились сейчас к ней вежливо и уважительно. Конечно, ее держали в поле зрения. Она пользовалась определенной свободой, но кто-то обязательно находился неподалеку от нее. Если она выходила из дома, тут же оказывался нормандский страж. Она мечтала о свободе, но ей следовало проявлять величайшую осторожность. Нужна лошадь, иначе придется до Лондона добираться пешком. Но конюшни тщательно охранялись. Фаллон лихорадочно перебирала планы побега.
Люди могли свободно ездить из деревни в деревню, и Фаллон узнавала от них все необходимое. Население Хейзелфорда росло, беженцев, желающих работать на нового нормандского господина, принимали охотно.
Внезапно Фаллон сжала руки Марлы.
— Марла, поверь мне! Возможно, Хат не может понять это, но мой отец считал своим долгом сражаться, а когда пал, наверно, думал, что так повелел Бог. Но его убили эти люди!.. Аларик — справедливый человек, я знаю его много лет… Но я дочь Гарольда, моя честь велит мне вернуться к своему народу, к братьям, возможно, к тете. Я мечтаю добраться до Лондона, Марла! Ты можешь отправлять и получать послания. Ах, Марла, если бы я могла убежать! Помоги мне!
Марла вздохнула и с грустью посмотрела на Фаллон. Она знала мнение мужа на этот счет.
— Не знаю, смогу ли я вам помочь. Но если будет возможность, постараюсь.
Это был самый лучший ответ, на который Фаллон могла рассчитывать.
Любопытные отношения возникли между Фаллон и Роже. Аларик был еще очень слаб и большее время спал, и всем в Хейзелфорде командовал Роже. Она вспоминала то время, когда
Постоянно доходили слухи о грабежах, чинимых войском Вильгельма по мере его продвижения в глубь страны. Однажды, заметив, как побледнела Фаллон, услышав подобную весть, Роже заговорил с ней.
— Вильгельм не стремится опустошить страну, Фаллон. Но он идет с огромным войском. Людям надо есть. Поверьте, что ущерб ограничивается лишь маршрутом передвижения. — Поколебавшись, он добавил: — Вильгельм всегда проводил политику опустошения и устрашения. Я видел это в Нормандии, Анжу и Мэне… Если он захочет разрушить Англию, то вся страна станет такой, как Ромни сегодня.
Фаллон насмешливо скривила губы и отвернулась.
— Людям надо есть, и потому они забивают весь скот, грабят усадьбы и торговцев, хватают всех женщин подряд от двенадцати и до восьмидесяти лет.
Роже ничего не ответил. Она часто думала о побеге в эти дни. Ночи она проводила с Алариком, спала у камина, часто поднималась, чтобы убедиться, не требуется ли ее помощь. Но он дышал ровно, и, хотя не просыпался и не разговаривал, Фаллон знала, что он выздоравливает и опасность позади. Иногда, подходя к нему, она думала, насколько он уязвим во сне. Он привык командовать, и это отражалось на его лице. Он казался властным и уверенным. Даже сейчас сила проглядывала в нем, когда он пробуждался.
Сама себе в том не признаваясь, Фаллон восхищалась его сильным стройным телом.
Он воевал, а красота в нем ждала, подумала она и закусила губу, ибо за этим последовала мысль, которой она испугалась. Она быстро отодвинулась от Аларика и обрадовалась, когда пришел Ричард, чтобы сменить ее.
Первого ноября Аларик открыл глаза и посмотрел на Фаллон — посмотрел в полном смысле этого слова. Она чинила сорочку, но почувствовала его взгляд и замерла.
— Ты не убежала. — Шепот его был хриплый, прерывистый. Фаллон покачала головой. — А почему? — спросил он. Она не ответила. Аларик улыбнулся и закрыл глаза.
Фаллон встрепенулась, отложила шитье, переплела пальцы рук и посмотрела на него.
— Я не хотела, чтобы ты умер от горячки, — сказала она.
Он снова открыл глаза. На его губах играла еле заметная улыбка, но глаза были серьезны.
— Спасибо.
— Не надо меня благодарить. Когда-нибудь храбрый сакс пронзит тебе сердце, и я обрадуюсь этому.
— У этого сакса есть имя?
— Нет, мой господин, но не может быть сомнения, что тебя и твоих захватчиков ждет этот удел.
— Ты все продолжаешь жить в фантазиях, — сказал он сухо. Он попробовал подняться, но, видимо, не смог. Скрипнув зубами, он прижал пальцы к вискам, затем со вздохом снова лег на спину. — Сколько я здесь пролежал?
— Неделю.
— Неделю?! — Потрясенный услышанным, он снова попытался встать. Фаллон сняла с колен шитье и поднялась. Что-то пугающее было в сосредоточенности и решимости, которые отразились в его лице. Бисеринки пота выступили у него на лбу, однако ему удалось сесть в кровати. Плечи у него бессильно опустились, дыхание стало хриплым и неровным. — Господи Иисусе, — пробормотал он. — Оказывается, эта горячка собирает тяжелую дань.
Он снова бросил на Фаллон взгляд.
— Выходит, та дрянь, что ты мне дала и которая воняла дерьмом, а на вкус была и того хуже, не была ядом.