Неизбежность (Дилогия - 2)
Шрифт:
Я прицыкнул, и он полез на подножку.
Наверное, так оно должно - чтоб я ехал вместе с погибшими.
Кто они, знакомы ли мне? Скорей всего незнакомы: свою бы роту юлком запомнить. Лица же лежащих у ног я не запомню и теперь: не решаюсь отвернуть край плащ-палатки. Нет, война щадит не всех. Война уже показывает себя. И еще покажет. Как мечталось проехать на машине, дав отпуск натруженным ногам!
А сейчас словно не замечал, что не иду - еду. Покачивало, встряхивало, пыль клубилась по бортам и сзади; "студебеккеры" шли уступом, по пыли хватало, она садилась, как пепел, на пашу одежду и плащ-палатки, в которые были завернуты мертвые. Закутанным, им дышать
Погибшие, убитые, мертвые, а сказать - трупы - язык не поворачивается. Трупы - это конец. Ну, а мертвые - не конец?
В батальоне погибло девять человек. Для их похорон устроили большой прнвал. Чтоб заодно и пообедать. Значит, сегодня дважды пообедаем, вернее, полтора обеда съедим. И попьем лишку. Снова трагическое и бытовое как бы перебегали друг другу дорогу. Повар черпаком размешивал варево в чреве походной кухни - один черпак на два котелка, точно как в аптеке или как у старшины Колбаковского. а похоронщики рыли на отшибе поместительную яму. Девять человек зароют: восемь солдат и санинструктора-женщину, ее подстрелил снайпер, тенщина упокоится в единой с мужчинами могиле - и здесь равноправие.
Вообще-то санинструкторшу надо бы похоронить отдельно. Некогда, что ль, копать отдельную могилу? Не было времени и на траурный митинг, который хотел провести замполит полка. Ограничились тем, что он перед строем произнес несколько слов: прощаемся с героями, слава им, павшим за честь Родины, за освобождение Китая, и вечная память!
– прозвучал жиденький, вразброд, залп, и мимо могилы прошел полк - колонна за колонной.
Мы удалялись от братской могилы, и я думал: "Каково им будет спать в китайской земле? Каково спится тем, кто зарыт в немецкую землю и в иные, не паши земли?"
– Подтянись!
– Направляющие, шире шаг!
– Не отставай!
Будто мы торопились уйтп от братской могилы, Солнце било то в лицо, то сбоку, мы петлили, спускаясь и поднимаясь, огибая сопки. Они круче, каменистей. Больше травы с жесткими, режущими стеблями, больше кустарника. Потом пошли хилые, изломанные ветрами деревца. Я пригляделся: листики как у березы.
Но кора черная. Спросил у Колбаковского:
– Что за дерево, Кондрат Петрович?
– Та черная береза, товарищ лейтенант!
Да. точно: береза, но черная. Привыкший к белоствольным березам, я поражен. Прежде мне такое не встречалось. И почему-то эта черная береза вызывает то ли тревогу, то ли тоску. Черная береза не к добру. Нервишки разболтались, я напичкан предчувствиями, мнительностью? Может быть. Вновь подумал об оставшейся за нашими спинами братской могиле. Пролита и еще будет проливаться кровь во имя освобождения этих краев.
В тот день полк находился на марше дотемна. Под подошвами начало пружинить - -заболоченные потянулись распадки, - трава выше и гуще, кустарник, кустарник, березы, березы - скрюченные, пригнутые к земле, черные. Но, черные, они сливалась с темнотой, пропадали, словно их и не было в природе.
17
ЯНЬАНЬ
Мао взволновался так. как не волновался давно. Приступы волнения, впрочем, бывали, но не такой, как сегодня, - до полной растерянности, такой приступ у пего, пожалуй, был в последний раз два года назад. Тогда по Яньани пополз - какое там пополз!
– покатился глух, что гоминьдановцы готовят нападение на Особый район. Войска Чан Кайши и милитаристских генералов были стянуты к границам Особого района, а за ними громадное преимущество в живой силе и технике, они могли стереть в порошок! Над городом и соседними деревнями желтело июльское солнце, желтели тучи лёссовой пыли, все
Советское правительство немедленно предупредило Чан Кашли о недопустимости вооруженного выступления против коммунистических войск, и тот отступил. А как метались некоторые из его окружения, не зная, что предпринять - то ли эвакуироваться, то ли ждать. Чего ждать? Чтоб войска центрального правительства уничтожили их? Опять спас все он, Мао Цзэдун.
Июльские события сорок третьего года, понятно, могли вызвать растерянность. Но сейчас-то отчего растерялся? Ведь событие-то радостное? Мао вялым движением кисти останавливал на пороге комнаты пытавшихся войти. Хотел пока одного - побыть с собой, даже без Цзян Цин, без которой вообще-то не мог долго обходиться. Нужно очиститься от растерянности, собрать волю и взвесить происшедшее. Взвесить, оценить, наметить решение. Смелей других оказался охранник-маузерист, которому полагалось постоянно находиться перед комнатой Мао, но едва он всунулся, как был вялым движением руки с зажатой между пальцами сигаретой выдворен за порог.
Ссутулившись, Мао сидел за письменным столом: бумаги, телеграммы, стопки томов китайской энциклопедии, бутылка с тушью, кисть, в стакане карандаш и ученическая ручка; по стенам стеллажи: старинные, сшитые нитками книги. Склонив голову к правому плечу, Мао оглядел стол, карту Китая на одной стене и листки бумаги - на другой: привычка - пишет, вывешивает и затем поглядывает на них, внося исправления. О чем он там написал? Не .помнит...
Он беспрерывно затягивался, прикуривая сигарету от сигареты. Окурки были везде - в пепельнице, в блюдце, на полу. И пепел везде - даже на груди и на коленях.
Да, нужно послать телеграмму Сталину, выразить уверенность в скорых блестящих победах! И не скупиться на похвалы, использовать те же. которые он. Мао, слышал в свой адрес на недавнем партийном съезде: "мудрый", "гениальный" и так далее. Пятьдесят дней длился съезд, и пятьдесят дней он слышал эти ласкающие ухо слова, да и сейчас продолжает слышать. Любое ухо они обласкают... Следовательно, не СКУПИТЬСЯ! Ибо за Сталиным - сила. Надо приспособиться к ней. Извлечь наибольшую выгоду из сложившейся ситуации!
Мао докурил, вмял окурок в пустую сигаретную коробку - "Честерфилд", американские, - расслабленно поднялся и пошел к выходу, шаркая матерчатыми тапочкамп по дощатому полу. Он основательно сутулился, волосы при ходьбе рассыпались, закрывая виски, уши, он небрежным, рассеянным жестом отбрасывал их. Вытянулся охранник, рядом возник другой. Не замечая крепких, дюжих парней с маузерами, Мао прошел словно сквозь них, скрылся в боковой комнате. Выпил успокоительной настойки.
Когда он снова появился в кабинете - в штанах и куртке с накладными карманами и слишком длинными рукавами, взгляд его уже не был блуждающим. Он походил около стола, заложив руки за спину. Затем сел, будто упал, в шезлонг, потер копчиками пальцев лоб, закурил и затих, пуская дымок. Он мог просидеть так несколько часов, и никто не осмеливался его тревожить, даже жена: председатель поглощен мыслями о судьбах партии, нации, всего человечества! Но иногда ни о чем не думал, просто курил смакуя или подремывал.
– работал, как правило, ночами, спал до полудня, до двух часов, спал скверно, со снотворным, и не всегда высыпался.