Шрифт:
Огромная, желтая луна картиной застыла в раме окна. Тяжелый, отравленный камень висел в пустоте, затмевая скромное мерцания звезд. Отраженный свет казался фальшивым, словно нарисовавший полотно декоратор фанател от детских мультфильмов. Лиля не зразу поняла, автор не какой-нибудь захудалый художник, а сам Творец. Пары наркоза еще блуждали в пробудившимся мозге, не давая сознанию окончательно вернуться в бренное тело.
До слуха, сначала тихо, доносились звуки чьих-то голосов. Невидимая рука понемногу увеличивала громкость. К голосам добавились металлический лязг, гул вентиляции, неясные стуки и скрипы.
Дрожь паники забила ознобом. Захотелось встать и бежать из этой камеры пыток, названой сумасшедшими садистами врачами реанимацией. Сил хватило только на то, чтобы приподнять голову. Что-то твердое и противное шарпануло горло изнутри. Нервно сглотнула. Слюна царапнула наждачкой и во что-то уперлась. Рука инстинктивно дернулась ко рту и нащупала трубку. Потянула. Из пищевода поползло наружу.
– Нет, нет! – запищал голосок и резиновая перчатка вцепилась в запястье. – Не тяните! Если сильно беспокоит я позову дежурного врача.
Краем глаза Лиля заметила, как девушка в светло болотном халате, свободной рукой потянулась к изголовью кровати. Должно быть там кнопка вызова.
– Лежите спокойно, – продолжила она. – Вам нельзя двигаться.
Лицо медсестры закрывала маска. Волосы прятались под спанбондовской шапочкой. Карие глаза с беспокойством пробежали от Лили, к фиксатору капельницы, затем на навесное оборудование у изголовья.
Гул из коридора усилился затем резко стих. В поле зрения появилось знакомое лицо с густой и короткой бородой.
– Лиличка! Очнулась! Как спалось?
Лицо расплылось в улыбке. Лиля вдруг вспомнила мужчину. Рома Кушнир, друг Вити. Жена у него Оля, хохотушка и любительница пошлых анекдотов. Все разом всплыло в пробуждающемся после наркоза сознании. Пустота небытия резко, в одно мгновение наполнилась … чем? Как назвать эту базу данных, этот багаж прошлого? Наверно жизнь. Самое подходящее определение.
– Тома, пять метоклопрамида, – обратился врач к помощнице, – и позови Севастьянова. Что-то мне пульс не нравиться. Ну, ну Лиличка, все хорошо. Лежи спокойно.
Доктор успокаивающе положил руку на предплечье больной, внимательно вглядываясь в глаза.
– Все хорошо, – говорил он, пока медсестра колдовала над стойкой для капельницы. – Операция прошла отлично. Самое страшное позади. Кишечник твой мы подправили. Должен завестись, – Рома широко улыбнулся. – Если сам не захочет, есть методы.
Доктор, привычными движениями, принялся крепить на тело пациентки дополнительные проводочки, продолжая говорить:
– Мой дядя Клим … ты его должна помнить. Он на юбилее Олечки тост про вымя толкнул. Помнишь?
Лиля вспомнила крепкого, краснолицего усача, остроумие которого сводилось к неприличным сравнениям животного и человеческого миров. Она попыталась кивнуть, но трубка больно надавила на пищевод. Впрочем Рома и не ожидал услышать ответа.
– Он же всю жизнь отработал ветврачом на ферме в Красногвардейске. Так вот, когда у коровки случался заворот кишечника, ее отпаивали свежим нефильтрованным пивом. Помогало в девяти случаях из десяти. Ты нефильтрованное любишь?
Роман Георгиевич тихо и коротко засмеялся. Приободрить больную не получилось. Трудно рассмешить человека в реанимации из кишечника которого торчат несколько трубок. Более того, неуместная наигранная веселость врача вызывала лишь тревогу.
– Где Виктор? – спросила Лиля. Вернее хотела спросить, потому что, трубка, казалось, перекрыла и голосовые связки.
Врач ее услышал. На секунду застыл, всматриваясь в лицо. Должно быть хотел удостоверится, что ему не послышалось.
– Виктор? – переспросил он. – Он тут. Сегодня его смена. Зайдет позже. Дай нам закончить.
Гул из коридора снова сделался громче и тут-же утих. Появился немолодой мужчина с поблекшими голубыми глазами. Лиля его узнала – еще один из коллег мужа.
– Привет, красавица, – забасил он. Улыбка натянулась на лицо как резиновые перчатки на кисти. – Отлично выглядишь. Что тут у нас? – обратился он к Роману.
– Пульс, – отозвался тот, – сорок восемь. Аритмия.
– ЭКГ …
– Уже. Тома, зови Пашу. Быстрее.
Лица врачей выглядели встревоженными. Беспокойство передалось и Лиле, хотя сил переживать не оставалось. Каждый раз, когда ее изможденный взгляд пересекался с кем-то из врачей, те улыбались.
– Вот, Лиличка, до чего диеты доводят, – бросал Севастьянов.
Рома же с деланым смехом настаивал на пиве. Лилю беспокоило другое. Ни трубка в горле, ни ноющая боль, ни тревога врачей. Где ее муж? Почему его нет рядом? Одно его присутствие дало бы ей силы справится со всем. Его рука, его короткий, ничего не значащий поцелуй завел бы и замерший кишечник, и останавливающееся сердце.
– Где Виктор? – успела она повторить перед тем как снова провалится в пучину без сознательности.
Мир сузился до крохотной белой точки в мрачной шахте вселенной. Это иголочное ушко света концентрировало на себе все внимание, на том лишь веском основании, что в этой покойной пустоте ничего и не было. Да и в свете ничего нет. Все, абсолютно все, что существует: пространство, время, движение, жизнь, все это пребывает в тонкой линии, на границе между тьмой и светом. Держась за эту границу, таща ее всеми силами к себе, Лиля вновь оказалась в палате реанимации.
Несколько людей, врачи и медсестры, суетились над телом. Слышались негромкие распоряжения. Мелькали причудливые инструменты. Ровно гудели медицинские приборы. Лиля словно оказалась в одном из этих нескончаемых сериалов про больницу и врачей. Ощущение искусственности или виртуальности происходящего дополнялось присутствием странного персонажа. Высокий мужчина в цилиндре и просторном плаще с пелериной сидел на хирургическом табурете рядом с кроватью. Его вид, выражение лица, внимательный но ненавязчивый взгляд, выдавали интеллигента. Нет, не просто воспитанного и образованного человека, а нечто большее. «Аристократ, – память подсказала Лиле подходящее определение. – Что он тут делает?»