Неизвестная Зыкина. Русский бриллиант
Шрифт:
Вскоре Зыкина написала адрес юбиляру, показала черновик (она всегда просила меня, если писала нечто важное).
— Посмотри, может что-то не так написала.
Я тут же прочел написанное.
— Годится. Но этого мало. Надо добавить еще что-нибудь замечательное, только ему, Моисееву, присущее. Это все же фигура, а не танцовщик какой-то из кордебалета, отмечающий день рождения или круглую дату.
Адрес получился удачный. Зыкина довольно быстро сочинила и выучила наизусть отличную, как мне показалось, здравицу, купила отменный букет цветов и отправилась на торжественное мероприятие.
— Давай, не подведи, — напутствовал жену Гридин.
За сценой концертного зала, в кулисе, впереди Зыкиной,
— Зыкиной надо дать орден или медаль «За отвагу», — сказал после торжеств Моисеев.
— За что, Игорь Александрович? — спросил я.
— Выйти в 50 лет на сцену с «цыганочкой», да еще с такой упитанной, далеко не балетной фигурой, — на это нужна отвага. Лихо у нее вышло. И динамика есть, и темперамент.
С Моисеевым Зыкина была знакома давно. Нельзя сказать, что она уж очень дружила с ним, но следила за всеми его успехами, новинками, иногда наведывалась на репетиции. Еще молодой спросила:
— Откуда у вас, Игорь Александрович, такие красивые танцы и пляски?
— Ты спляши, я и у тебя найду, — ответил хореограф.
Они оба — и Моисеев, и Зыкина — сходились во мнении, что у народной песни и народного танца много общих черт. «Это брат и сестра, — говорил Моисеев, — и Зыкина может, взяв за источник национальный фольклор, создать такой портрет песни, что он будет востребован всюду». «Моисеев не ошибается, — говорила Зыкина, — многовековой фольклор может послужить неиссякаемым источником для создания песни, потому что в нем есть все краски — от звучных аккордов до едва уловимых полутонов».
Зыкина часто прислушивалась к тому, что считал Моисеев важным или нужным. Создавая ансамбль «Россия», она в первую очередь поделилась планами с ним. «Хомут на шею повесишь большой и тяжелый, — говорил он ей. — Одно дело петь с двумя баянистами, зная свои песни, которых немного и все популярны, совсем другое — коллектив артистов. У каждого свой характер, взгляды, привязанности, отношение к жизни, уровень знаний, подготовки. Нужно подобрать одаренных людей, а не дилетантов, которые, как говорил Гейне, получают удовольствие от того, что делают что-то хуже, чем это делают профессионалы. Еще учти два момента: отбор репертуара и организация гастролей, да и не только их, а всей деятельности коллектива. Если сердце просит — валяй… Но делай так, чтобы потом не раскаивалась». Годы спустя Моисеев напомнил Зыкиной о своем совете в ложе Большого театра, где они оказались рядом на вечере памяти И. С. Козловского.
— Как, Зыкина, не жалеешь, что взяла ансамбль в свои руки? — спросил Моисеев.
— Нисколько, — отвечала певица.
— Вижу, получается. У кого есть здоровье, есть и надежда, а у кого есть надежда — есть все. Теперь знаешь, откуда взялся танец аргентинских пастухов и автографы пальцами ног? (В свое время Зыкина была совершенно не осведомлена о многих перипетиях в жизни коллектива моисеевцев, истории создания их танцев. Когда-то Моисеев спросил ее, какой танец ей нравился больше всего. Она назвала «Гаучо», танец
Не знаю, кто инициировал совместные выступления зыкинской «России» и моисеевцев на торжественных мероприятиях по случаю той или иной знаменательной даты в жизни страны, но такое происходило довольно часто, почти всегда.
Зыкина многое переняла в области организации творческого процесса (об этом отдельно), отношения к нему. И Гридин в этом ей помогал. «Надо, — говорил он музыкантам, — понять, что в искусстве нет финала. Самое опасное состояние, когда кажется, что все вершины взяты и лавры завоеваны. Без личной инициативы мы далеко не уедем».
Я помню, как импресарио Майкл Эджели, пригласивший на гастроли в Австралию и Новую Зеландию ансамбль «Россия» (до этого он организовывал гастроли моисеевцев), заявил в беседе с Зыкиной, что Моисеев весьма жесток и часто беспощаден к артистам, придирается к ним, на что певица ответила: Без личной самоотверженности и общей одержимости танцем ансамбль вряд ли получил бы мировое признание. Безусловно, нагрузки — и моральные, и физические — весьма значительные и не всякому даже способному, опытному танцору они по силам. Что касается жестокости, то это не в правилах Моисеева. Он просто-напросто заставляет артистов всегда быть требовательными к себе и работать до седьмого пота над вещами, которые не получаются. И вот когда танцору покажется, что он все знает и умеет, тут он и придирается, и правильно делает, потому что иначе нельзя — не получится ничего. Будет, как Моисеев говорит, сплошная натуга и фальшь.
После сольного концерта в «Карнеги-холл» в 1972 году импресарио Соломон Юрок пригласил Зыкину на ужин в нью-йоркском отеле «Уолдорф-Астория».
— Подарил «Мерседес» Моисееву и чек на пять тысяч долларов (по тем временам значительная сумма), так у него председатель Комитета культуры деньги отобрал. Да и взять автомобиль ему долго не разрешали. Ваши начальники — люди или акулы?
— Почему вы не ответили тогда Юроку на его вопрос, а отделались молчанием? — допытывался я, когда узнал об этом разговоре.
— А что ему было отвечать? Он мог не поверить, что Моисеев не стремился стать миллионером, богатство ему было «ни к чему» и презент Юрока артист воспринял как обычный рядовой сувенир. Мы беседовали как-то с Моисеевым на эту тему. «Разговор о миллионах сам по себе несостоятелен, — говорил он, — потому что он во многих чертах провокационен. Нельзя ставить идею добра, гуманизма, человеческого развития и совершенствования в зависимость от кошелька».
Тут я вспомнил слова Зыкиной на пресс-конференции, посвященные ее юбилею в 1999 году: «Я лишь могу сказать искателям сенсаций, что не на поисках славы и денег настоян мой юбилей. И то и другое меня абсолютно не волнует, и не ради этих двух понятий я жила и живу. Я хочу, чтобы песней моей люди обрели душевный покой, веру, надежду и любовь». Много общего было у этих двух великих артистов. В этом я убеждался довольно часто.