Неизвестные байки старого Петербурга
Шрифт:
Спустя несколько недель, на открытии долгожданной выставки, пришла его очередь испытать мощное потрясение: со стен выставочного зала на него смотрели, в различных интерпретациях, несколько его собственных картин. На них, помимо сюжетной линии, до мельчайших подробностей была повторена и вся трактовка: расположение объектов, освещение и т. д. Оказалось, что злопамятная обладательница туловища нимфы сумела выгодно «пристроить» знакомые ей веселовские идеи желающим подшутить над коллегой художникам.
Однако эта месть в конечном счете нанесла урон не только живописцу, но и всем натурщицам города. С приближением следующего выставочного сезона немногочисленная бригада петербургских моделей
Когда б вы знали, из какого сора… вытаскивались в Петербурге шедевры. Самым «рыбным» местом для коллекционеров позапрошлого века были многочисленные лавки старьевщиков, посещать которые не гнушались и весьма состоятельные люди.
Так, на Апраксином дворе имелась лавчонка у некоего Вавилушки. Предприятие, надо сказать, было весьма доходным. Хозяин лавки катался по российским губерниям и скупал за гроши у помещиков весь хлам, что годами у них лежал на чердаках. Девиз у Вавилушки был прост: «Нет той дряни, на которую в Петербурге не нашлось бы охотника». И действительно, продавалось все, да с таким барышом, что капитал старьевщик нажил себе приличный.
Как-то в лавку к Вавилушке заглянул некий седой господин в очках в серебряной оправе. Осмотрев богатства, начал он рыться в только-только привезенной старьевщиком куче рваных масляных картин. Вытащил одну и поинтересовался ценой. Продавец, не будь дурак, сличил пришельца с портретом в одной из книг и определил, что перед ним известный на ту пору литератор Николай Иванович Греч.
— Уж не обессудьте, Николай Иванович, — попросил Вавилушка, — картинку эту я разыскал в старом хламе в поместье генерала Чагина, что в Новгородской губернии. Цена ей не больше красненькой, вам отдам за две. Только Вы уж не обидьте: если вещь окажется стоящей, принесите еще рубликов пятьдесят.
На том и порешили, Греч заплатил двадцатку и унес полотно к себе домой. Там он картину почистил и обнаружил на ней три буквы — «Rem». «Господи, неужели Рембрандт», — подумал Греч и поспешил к своему товарищу, академику Бруни. Тот более тщательно очистил полотно, и оказалось, что перед ними действительно картина великого художника, изображающая старуху-монахиню в кресле в коричневом платье и черном чепчике. Рядом с монахиней — девочка, которую старушка учит читать.
На следующий день Греч вновь появился у Вавилушки и отдал ему пять червонцев. Узнав, что за 70 рублей он продал Рембрандта, старьевщик впал в горестное настроение. Уж как он просил продать ему картину обратно! Предлагал и 500 рублей, и даже тысячу, но Греч, конечно, не согласился. Буквально через несколько дней он продал картину за две с половиной тысячи богачу Савве Яковлеву.
А Вавилушка, убитый горем, на две недели закрыл лавку и ушел в мрачный российский запой. Ничего не скажешь — великая штука это искусство.
Около ста лет назад с началом дачного сезона для многих питерских дачников и любителей пикников привычные летние удовольствия превратились в весьма беспокойное занятие. Для того чтобы искупаться, позагорать, а тем более пообщаться со своей «симпатией», требовалась немалая бдительность. Слишком велика была вероятность того, что где-нибудь в кустах или на дереве затаилась стайка хулиганов с фотоаппаратами, ожидающая пикантного момента или происшествия. Нашествие «фотобандитов» стало просто бичом для отдыхающих на пленэре. Особенно страдали от посягательств дореволюционных папарацци купальщицы и уединившиеся парочки. Выкупить подобные фотографии и пластинки-негативы в большинстве случаев не представлялось возможным, так как фотошантажом занимались лишь по специальному заказу. Богатели умельцы в основном от продажи фотоальбомов, носивших незамысловатые названия: «Купальщицы», «Стрелы Амура» и т. д. Среди поклонников подобного жанра считалось особым шиком иметь коллекцию таких сборников фотографий за разные годы.
Лето 1900 года усугубилось для отдыхающих тем, что весной с прогоревшего в Петербурге склада фирмы «Герасимов и К°» была распродана по бросовым ценам вся имеющаяся в наличии фотоаппаратура. Число «охотников за телами» резко возросло, и они уже начинали делить сферы влияния, так как «дачник пошел стреляный», а порой даже объединялся и бивал «засветившегося» неудачника. Одного из таких фотоохотников как-то раз чуть не утопили. Задумал он создать тематический альбом — «Медовый месяц», да и местность нашел удаленную от столицы, куда мало кто из его коллег добирался. Отдыхающие там не были еще напуганы нашествием орды с аппаратами. С потрясающей наглостью и хладнокровием фотограф маскировал аппарат на сеновалах, чердаках и прочих излюбленных местах молодоженов. Однажды, выслеживая пару молодых, резвящихся в воде, и желая сделать снимок покрупней, он слишком близко подплыл к ним на лодке. То были последние его съемки, поскольку пара оказалась не робкого десятка. Купальщики стащили фотографа в воду вместе со всей его аппаратурой и так поддались справедливому гневу, что опомнились, лишь когда несчастный уже начал пускать пузыри.
Впрочем, к тому времени дачники повсеместно начали применять меры по обеспечению собственной безопасности: высылали дозоры на подъездные дороги и, заметив людей с подозрительно большим ящиком и треногой, «убедительно» разворачивали их восвояси. Постепенно фотоохота на людей сошла на нет, слишком уж опасной стала эта профессия.
Как-то более ста лет назад одна питерская великосветская дама, находившаяся под сильным впечатлением от увиденного ею во время путешествия по Италии шумного и красочного венецианского карнавала, задумала устроить нечто подобное и в Северной Венеции. Благо места и воды для этого всегда было предостаточно. Баронесса Мейендорф не раз занималась организацией благотворительных гуляний и посему нисколько не сомневалась в успехе мероприятия.
Для проведения праздника выбрали чудесное место на стрелке Елагина острова. Запланировали сногсшибательную развлекательную программу. Весь город пестрел афишами с анонсами, а профессиональные зазывалы, не скупясь на эпитеты, возвещали о поражающем воображение венецианском фейерверке, факельном шествии, катании на гондолах и потрясающей парковой иллюминации. Но гвоздем праздничного действа обещала стать «цветочная баталия», во время которой публика делится на два воюющих лагеря и участники игры, как снежками, закидывают друг друга растительностью.
Устроить подобный аттракцион в Петербурге было делом трудным и дорогим. Но, как по заказу, в эти дни в Таврическом дворце заканчивала свою работу двухнедельная выставка цветоводства. Как писали газеты, «лучшего способа ее утилизации было не найти». Вокруг грядущего мероприятия поднялся невиданный ажиотаж, недешевые билеты на будущий праздник раскупались с боем. Город с нетерпением ждал заветного вечера. Когда же 8 мая 1899 года он наконец наступил, то на деле все сложилось далеко не лучшим образом.