Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты
Шрифт:
Вот цитата из «Истории люгера» Джона Уолтера, стр. 118: «Хотя ход американских испытаний хорошо документирован, дискуссия все еще окружает люгеры-0,45. Работы, по-видимому, начались поздним летом 1906-го, когда 5000 патронов были посланы [фирме] «Люгер» из Франкфордского арсенала. Пистолеты были закончены к концу февраля 1907-го, два из них прибыли на Спрингфильдский оружейный завод где-то до 28-го марта. С одним, считается, что это был № 1, были выполнены испытания, в то время как № 2 был сохранен для исследования. Последний все еще существует, однако судьба его напарника неизвестна».
Но где остальные? И сколько [их]? «Deutsche Waffen und Munitionsfabriken» явно сделала больше, чем два, т. к. по крайней мере один должен был бы сохраниться в Германии как мера предосторожности от пропажи пистолетов,
Гарри Джонс дает изображения двух уцелевших пистолетов калибра 0,45 в исправленном издании «Разновидностей люгера», комментируя, что второй выстрелил в 1960 г. 150 раз без единой задержки. К несчастью для [фирмы] «Люгер» и DWM, боеприпасы, использованные в 1907 г., не были так надежны! Сообщалось, что в Галерее Роберта У. Нортона, в Шревепорте, Луизиана, имеется люгер калибра 0,45. Мистер Нортон был из ранних луизианских нефтяников, а этот люгер был куплен мистером Нортоном у Гарри Джонса. В одном из своих сочинений Гарри Джонс рассказывает о том, как он и мистер Нортон взяли с собой пистолет и выпустили из него коробку патронов. Этот пистолет изображен на стр. 381 «Военных автоматических пистолетов США» Скотта Мидоу. Пистолет имеет коммерческое клеймо, но также имеет клеймо GL на рычаге. Он не помечен порядковым номером, но магазин маркирован цифрой «3»… Происхождение этого экземпляра не определено, но было сделано много домыслов, как можно видеть из написанного выше.
После этого остается лишь развести руками и произнести слова Сорокина из ХС: «Ничего нельзя придумать. Все, что ты придумываешь, либо было придумано до тебя, либо происходит на самом деле». Или слова Алека Сневара из того же ОУПА: «Раз человеческий мозг может все это вообразить, значит, все это где-то существует, иначе зачем бы мозгу такая способность?»
«МАЛЫШ»
Прежде чем приступить к разбору вариантов «Малыша», хотелось бы сказать несколько слов в защиту этой повести. АБС неоднократно отзывались о ней как о «проходной, необязательной». Многие читатели (в том числе и некоторые «людены») тоже не придают особого значения «Малышу»: написанная Авторами как некое дополнение к миру Полудня, особой идейной нагрузки не несущая, повесть объявляется скучной для обстоятельного разбора, не интересной для критиков и литературоведов. [18]
Однако, впрочем, БНС в «Комментариях» высказался о «Малыше» так: «А сейчас я иногда думаю (не без горечи), что именно в силу своей аполитичности, антиконъюнктурности и отстраненности эта повесть, вполне возможно, переживет все другие наши работы, которыми мы так некогда гордились и которые считали главными и "вечными"».
Не касаясь прочих достоинств «Малыша», скажу лишь об одном. Как мне кажется, в «Малыше» Авторы наиболее приблизились к творчеству Ф. Достоевского, а именно к одной из главных его составляющих: при чтении всех персонажей жалеешь. Это чувство, чувство жалости (не сожаление, не сопереживание, сочувствие и уж ни в коей мере не снисходительное понимание недостатков того или иного персонажа — жалость в чистом виде, не замутненная никакими дополнительными чувствами), в настоящее время настолько редко встречается в жизни, а значит, литературе, которая является отражением действительности, значимость «Малыша» повышается многократно. Ибо в наше время все привыкли жить, сообразуясь с мнением Стася о Малыше «А жалеть… Почему, собственно, я должен его жалеть? Он бодрый, живой… Совсем не жалкий».
Работа над рукописью «Малыша» проходила в несколько этапов.
Как пишет БНС в «Комментариях», фабула повести была впервые придумана 22 февраля 1970 года под названием «Операция МАУГЛИ» и была кратко описана в рабочем дневнике: «На планете, населенной негуманоидным пассивным племенем (вырождающимся после биологической войны), разбился звездолет с супружеской парой и ребенком. Ребенка спасают аборигены. Через десяток лет прибывает новая экспедиция, обнаруживает человеческие следы, а аборигенов принимает за животных. В поисках невольно разрушают дома и пр. Возникает конфликт. Маугли отзывается, как <обычно> привык защищать своих медлительных отчимов от диких зверей. Его захватывают. Дальше на Землю. Приключения на Земле…» Финал повести БНС описывает в «Комментариях» так: «Появляется Горбовский со своей внучкой, тайно переправляется на остров, где живут аборигены и улаживает все конфликты ко всеобщему удовлетворению. “Deus ex machine”.
Из «Комментариев» же можно узнать, что в июле 1970 года фабула изменилась: «…медлительные вымирающие аборигены превратились у нас в могучую цивилизацию «гетероморфов», населяющую подземные пустоты мрачных и загадочных «Морщинистых островов»; неловкие действия ничего не понимающих в ситуации землян (вернее, их кибернетических ловчих) приводят к конфликту, в который, разумеется, вмешивается Малыш… маленькая, но беспощадная война… разъяснение всех недоразумений… земляне уходят».
Затем, опять после переработки фабулы, уже более приближающейся к окончательному ее варианту, Авторы пишут начало, три страницы, которые приводятся ниже:
Дик сказал, что у него предчувствие. Я признался, что у меня тоже предчувствие. На самом деле никаких предчувствий у меня не было, просто пейзаж с крейсерской высоты открывался такой, что у нормального человека недобрые предчувствия должны были возникать с неизбежностью. Представьте себе: во-первых, сам остров, круглый, розовато-серый, сплошь изрезанный извилистыми нитями «траншей», как будто невероятный великан высунул из-под поверхности океана подушечку грязноватого пальца — посмотрите в лупу на подушечку какого-нибудь своего пальца, предварительно потерев его о что-нибудь пыльное, и вы поймете, что я имею в виду. И сам океан вокруг острова, свинцовый, ледяной, на редкость неприветливый, а у самого горизонта — черный, как тушь, утыканный неподвижными сахарными клыками айсбергов. И над всем этим — небо, безоблачное, но тоже безрадостное, ледяное, серо-лиловое, со слепящей лиловатой точкой солнца. Нечеловеческое зрелище. Но я, наверное, не совсем нормальный человек, и насчет предчувствий у меня было слабовато. Привык, наверное. Вот Дик — он не привыкает. Он вживается. По его словам, каждый настоящий егерь, явившись на новую планету, должен прежде всего вжиться в ее природу, как бы раствориться в ней, включиться в ее метаболизм, ощутить в себе каждую ее травинку, каждую бактерию, не говоря уже о всяких крупных животных, с которыми, как я понял, ему надлежит чуть ли не научиться совместно пищеварить… Смутная, конечно, теория, но я верю, что Дик и в самом деле к чему-то такому стремится и чего-то такого добивается. Не врет же он, в самом деле. Ну, я стараюсь не отставать, хотя я и не егерь, а кибертехник, и мне, честно говоря, надо бы вживаться не в чужие миры, а в своих родимых киберов.
Пока я раздумывал обо всем этом, Дик стоял спиною ко мне, расставив ноги и сложив руки на заду, упершись лбом в прозрачную стену рубки, а «Колючка» медленно плыла на высоте ста пятидесяти метров, пересекая остров с востока на запад.
— Это у нас будет третья посадка? — спросил Дик, не оборачиваясь.
— Четвертая, — сказал я.
— Четвертая, — повторил он мрачно. — Слушай, а может быть на этом паршивом острове вообще нет крупных животных?
— Тебе виднее, — сказал я.
Дик оттолкнулся лбом от стены и сел рядом со мной за пулы
— Вот это мне больше всего не нравится, — объявил он. — Мы сделали три посадки. В самых обещающих точках. На побережье. В зарослях. Вблизи теплых источников. И ничего.
— А где — чего? — спросил я. — «Паука» отловили полтора месяца назад, «устрицу» — месяц назад, и с тех пор ни одна «Колючка» ничего нового не добыла.
Он повернул ко мне свою узкую физиономию и некоторое время глядел исподлобья.
— Не понимаешь? — спросил он наконец.
— Нет, — сказал я с вызовом. — А ты?