Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты
Шрифт:
Разговор Стася с Диком после возвращения комиссии, обследовавшей погибший корабль, в общих чертах повторяет окончательный вариант, но некоторые мелочи в черновике любопытны. Дик называет мир этой планеты не «выморочным миром», как Майка, а: «Проклятая и гнусная планета. Кастрированный мир», о безопасности на этой планете говорит: «Вот мы здесь четвертый день, и четвертый день я удивляюсь, как можно было все это затеять? <…> Биологически пассивная? Да! Но почему она такая? Двадцать гипотез существует по этому поводу, но я-то знаю, что годится только одна. Была здесь жизнь когда-то, настоящая, большая, богатая, а потом вспыхнула звезда, и в
— Тендеру, по-моему, здесь тоже не по себе, — заметил я по возможности небрежно.
— Тендеру? — Дик усмехнулся. — Ну уж нет. Тендер как раз типичный человек без чутья… то есть без того чутья, о котором я говорю.
Да, подумал я, всякого другого чутья у него предостаточно.
— За Тендера и Вандерхузе не беспокойся, — продолжал Дик с горечью. — Тендер живет только своими идеями, а Вандерхузе беспокоится только о нас. Он ведь ни о себе, ни о планете не думает. Вандерхузе я как раз хорошо знаю, не впервые с ним работаю.
Предложение Вандерхузе прочесть Стасю экспертное заключение о гибели корабля вызывает отказ. Причем в рукописи Стае, думает: «…да и, в конце концов, толку от того, что я прочту заключение, было бы не слишком много…» — и продолжение раз говора: «В крайнем случае, сказал я, Дик потом изложит мне все своими словами. Ладно, сказал Вандерхузе, все равно сейчас пор обедать. Прислать тебе обед? Я сказал, что скоро кончу и чтоб, начинали без меня».
Майка при обсуждении высказывает недоумение такими словами: «Я другого не понимаю. Почему он стер бортжурнал? Ведь был же удар, человек умирает…» Дик же при этом говорит: «, вот другого не понимаю. Почему он стер бортжурнал? Ведь был же удар, у него все кости сломались, он умирает. И последние силы тратит на то, чтобы стереть бортжурнал».
О кибере, превращенном в шьющее устройство, Вандерхузе говорит Стасю: «У кого-то из них, видимо, у женщины, было несколько необычное хобби». В рукописи он добавляет: «…необычное, конечно, для космолетчика, а не вообще…»
Обсуждение отчета о погибшем корабле и решение, что делать с останками, вызывает у Стася такие мысли: «Как-то все это происходило слишком по-деловому, слишком бюрократически. Такие вопросы голосованием не решаются». Майка же об этом говорит: «…должно же быть какое-то уважение к погибшим… минута молчания какая-то…»
После, когда Стась и Дик остаются одни, они разговаривают:
— Просто Тендер старается поскорее от всего этого отделаться и вернуться к своей ксенопсихологии…
Дик, прищурившись, взглянул на меня.
— Ты так думаешь? — спросил он.
— Ну да, — сказал я. — Вот завтра со мной или с тобой что-нибудь случится, он точно так же закрутит машину и прежде всего начнет хлопотать, чтобы прислали нового квартирьера или нового кибертехника.
— Это вполне возможно, — произнес Дик, усмехаясь. — Но я-то не об этом.
— А о чем?
— А я о том, что если бы Тендер действительно хотел от всего этого поскорее отделаться и заняться своей ксенопсихологией, он бы не стал сам заниматься… ну, останками и консервацией архива. Он бы тебя послал на это или меня.
Некоторое время мы молчали. Я переваривал сказанное Диком.
— Ну, — сказал я, — это ты тоже… не то. Посылать на такое
— Неважно, — отмахнулся Дик. — Мог бы попросить Вандерхузе. Не в этом дело. Я только хочу сказать, что у Тендера что-то на уме. И Вандерхузе это понимает, только не знает, как Тендера зацепить… А может быть, считает, что это неважно.
— А может быть, это в самом деле неважно, — пробормотал я неуверенно.
— Да я и не говорю, что это важно, — возразил Дик с досадой. — Мне просто не нравится, что Тендер так себя ведет в этом деле. Не понимаю я его. И вообще он мне не нравится! — сказал, почти выкрикнул Дик, стукнув кулаком по столу. — Мне о нем все уши прожужжали, а я теперь хожу и считаю дни, сколько мне с ним работать осталось… В жизни больше никогда с ним работать не буду!
Вспоминая развлечения на базе в ожидании формировки («Вадим, скажем, ни с того ни с сего орал на всю столовую: «Капитан! Принимаю решение сбросить хвостовую часть и уходить в подпространство!» — на что какой-нибудь другой остряк немедленно откликался: «Ваше решение одобряю, капитан! Не забудьте головную часть, капитан!» — и так далее»), Стась вспоминает еще и такие фразы: «У меня заклинило органику бортового поворота!», «Уходя в подпространство, не забудьте погасить свет!» — и поясняет: «Конечно, не бог весть какие шуточки, каменный век, я бы сказал, но нам тогда здорово надоело ожидать назначения, да и всем ребятам тоже, так что к нам относились снисходительно. Но мне бы и в голову не пришло, что Вандерхузе способен заниматься чем-либо подобным». Это Стась думает по поводу услышанного разговора Вандерхузе и Дика, который на самом деле имитирует Малыш. И позже, когда Стась приходит к Дику, разговор их в рукописи более длительный:
Дик приподнял голову.
— А, это ты, — произнес он с неудовольствием. — Ты чего?
— Просто так зашел, — сказал я бодро. — Ты за мной заходил?
— Нет, — сказал Дик, отбирая у меня бутылку. — Чего ради я буду за тобой заходить?
— А погулять?
— Погулять? — произнес Дик. — Ты знаешь, Стась, я сегодня, пожалуй, не пойду. А то вчера вечером я не работал, накопилось тут кое-что…
Я ощутил смутное беспокойство.
— Э… погоди, — сказал я и замолчал.
Дик подождал немного и сказал извиняющимся тоном:
— Знаешь, давай сегодня не пойдем. Так хорошо работается, у меня сначала все не ладилось, а потом пошло, пошло… Я за эти два часа знаешь сколько сделал…
Он говорил еще что-то в свое оправдание, но я уже почти не слышал его. Я уже все понял. У меня все пошло перед глазами, свет померк, и Дика я слышал будто издалека. Но несмотря на все это, у меня хватило выдержки не задавать прямых вопросов, и я только сказал:
— А я думал, что ты с Вандером уже выходил прогуляться…
— Да что ты, — произнес Дик озабоченно. — Сижу все время, как проклятый. — И тут он заметил, что со мной что-то неладно. — Ты что, обиделся? — спросил он испуганно. — Ну, если ты так уж хочешь — пойдем… конечно…
Я встал. Я пробормотал что-то такое: не надо, мол, не стоит поздно уже — не помню, что я там бормотал. Каким-то образом я очутился в коридоре, потом у себя в каюте, погасил зачем-то верхний свет, включил зачем-то ночничок, которым никогда не пользуюсь, лег на койку и повернулся лицом к стене. Меня опять трясло.
Рассказ Комова-Тендера о последних трех днях перед явлением Малыша тоже в рукописи отличается от окончательного варианта:
<…> Так вот, послушайте, что было со мной на протяжении последних трех суток.