Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник)
Шрифт:
Кефир – вкусный, питательный
молочный продукт.
Употребляется в натуральном виде и с сахаром.
Рекомендуется детям и взрослым
всех возрастов.
___
ДЛЯ ВАС, ДЕВУШКИ
Хотите быть одетыми модно, современно, нарядно?
Ждём вас в нашем ателье.
Проходя мимо подворотни, Д. заглянул в незнакомый двор. Он был ничем не примечателен. Стены, окна, балконы, водосточные трубы, голуби на карнизах. Посреди двора валялись деревянные ящики – видимо, поблизости располагался продуктовый магазин. На ящиках сидели женщины, видимо, продавщицы из этого магазина. Сидели они, высоко подобрав юбки и вытянув голые белые ноги – загорали. Видимо, у них был обеденный перерыв, и они решили использовать его для загорания. Лица у женщин были прикрыты платками. Наверное, для того, чтобы не загорало лицо. Сидели они молча и не шевелясь. И на первый взгляд было в этом что-то
В одном из окон за стеклом Д. заметил бородатого старика с маленьким ребёнком на руках. Старик показывал ребёнку на Д. и что-то говорил, улыбаясь. А ребёнок, засунув палец в рот, глядел на Д. с большим интересом. Д. тоже заулыбался, помахал ребёнку рукой, ещё раз взглянул на голоногих женщин и вышел со двора.
Почувствовав, что проголодался, Д. направился в ближайшую столовую, поглядел на меню, вывешенное в вестибюле, и встал в длинную очередь. «Всюду полно народу! – думал Д. – Всюду толпы, всюду очереди, всюду, всюду давка, всюду теснота!» Очередь двигалась медленно. Чувство голода росло. Вместе с ним росла злость на очередь и на двух женщин в белых, изрядно запачканных халатах, стоявших за прилавком и отпускавших первые и вторые блюда. За спинами женщин была видна обширная кухня. Посреди неё стояла широченная плита. На плите располагались огромные кастрюли, сковороды и противни. Клубился пар. Что-то шипело, булькало и скворчало. Пахло пережаренным мясом, луком, подсолнечным маслом и бараньим жиром. Раскрасневшиеся поварихи большими поварёшками перемешивали в кастрюлях какое-то варево. Впрочем, нетрудно было догадаться, что именно варилось. На кастрюлях крупными буквами было написано: «Бульон», «Рис», «Рассольник», «Компот». В сторонке у стены неподвижно сидела старуха в сером фартуке. Руки её были устало опущены между колен. Глаза её были закрыты. Старуха отдыхала. В столь преклонном возрасте трудно, конечно, проводить свои дни в духоте у раскалённой плиты. Но так уж, видно, сложилась жизнь у этой старой женщины. На другую работу она была неспособна, а дети о ней позабыли. А может быть, и не было у неё детей. Или умерли её дети. А она всё живёт и целыми днями ворочает эти гигантские кастрюли и следит за плитой, чтобы она топилась как следует.
Д. поставил на поднос свои тарелки и хотел было направиться к свободному столу. Но свободных столов не было. А у некоторых уже стояли люди, поджидая, когда освободятся. Голод и раздражение достигли апогея. «Чёрт бы побрал эту столовку! – ругался Д. про себя. – Вечно здесь очередь! Вечно здесь толкучка! Вечно здесь усесться негде!» Но тут же появилось свободное местечко у окна, и Д. сел. Ел он медленно, спешить было некуда. Напротив него сидел какой-то странный тип. Трудно было сообразить, сколько ему лет и кто он, собственно, такой. Голова у него была совершенно голой. Однако не было впечатления, что она побрита. Похоже было, что человек был от природы совершенно безволосым. Уши были плотно прижаты к черепу, и от этого голова выглядела как большое, гладкое, продолговатое яйцо. Человек ел старательно, громко чавкая и энергично двигая челюстями. При этом на лбу у него то и дело появлялись глубокие морщины и всё лицо ходило ходуном. «Чудной какой человек! – думал Д., украдкой поглядывая на соседа. – Есть в нём нечто нечеловеческое. Будто инопланетянин какой-то. Быть может, он и впрямь инопланетянин? Где же ещё может пообедать инопланетянин, как не в этой простой, дешёвой столовой? Денег у него наших, земных, конечно, мало – откуда он их раздобудет? Вот, прилетел, почувствовал запах еды, наскрёб в карманах немножко мелочи, сидит, лопает. Он ещё даже и увидеть-то ничего не успел. Прямёхонько в столовку. Проголодался в дороге. Явно инопланетянин. Типичный к тому же инопланетянин. Таких вот и показывают во всяких фантастических фильмах. Предложить ему, что ли, трёшку? Жалко парня».
Пока Д. насыщался, в столовой стало посвободнее. Все столы были заставлены грязной посудой – почему-то её не убирали. Это производило крайне неприятное впечатление. Даже аппетит от этого портился. Наконец появилась молоденькая девица в очень коротенькой юбочке и в очень грязном, вероятно, когда-то белом, фартуке. Она принялась неторопливо собирать грязные тарелки и погружать их на алюминиевую тележку. Вилки и ложки то и дело падали на пол, и девице приходилось то и дело нагибаться и подымать их с полу. При этом коротенькая юбочка уже вовсе не могла скрыть её ноги в коричневых колготках, и они были видны почти полностью, до самых ягодиц. «Небось ленива, – подумал Д., – плохо училась в школе, не поступила ни в институт, ни в техникум, вот и собирает здесь посуду с объедками, вот и возится с этими ложками и вилками. Замуж бы ей поскорее выскочить, дурёхе».
Д. вспомнил о Зиночке. Тоже ведь, наверное, плохо училась. Поэтому и образования путного нет. Потому и торчит за кофейным аппаратом, несмотря на всю свою обворожительность. «Но отчего же всё-таки она до сих не замужем? – опять подумал Д. – Или она уже побывала замужем, муж попался неудачный, и она с ним развелась?»
И снова Д. очутился на улице. И снова он оказался в толпе пешеходов. Навстречу ему по правой стороне тротуара медленно и торжественно двигалось шествие. Впереди шёл совсем ещё молоденький отец, бережно прижимая к груди небольшой, перевязанный розовой лентой свёрток с новорождённым младенцем. За ним следовала такая же юная, миловидная мать с большим букетом цветов. За нею следовали родственники – человек семь-восемь. У всех были сияющие, счастливые лица. На них смотрели, на них оглядывались, и им это явно нравилось. Судя по всему, они только что вышли из дверей родильного дома, который находился где-то неподалёку. Вероятно, жили они тоже где-то рядом и потому не взяли такси, а отправились пешком, демонстрируя всем своё счастье. «Вот и ещё кто-то появился в мире, – подумал Д. – Народу множество, а он всё прибывает и прибывает, и его становится всё больше и больше, и конца этому не видно. Скоро не то что яблоку, а клюковке негде будет упасть, брусничинке некуда будет скатиться! Не к добру всё это, не к добру! Плодятся, размножаются неудержимо, с бесшабашностью необъяснимой! Не кончится это добром, не кончится!»
У входа в метро продавали пирожки с мясом. У продавщицы была незаурядная внешность. Продавщица блистала красотой. Кудри чёрные до плеч, перехваченные ярко-алой лентой. Чёлка подвитая, вся в колечках, до самых глаз. Глаза большие и тоже чёрные, с выпуклыми голубыми белками. Ресницы длиннющие, изогнутые, тоже очень чёрные. Нос прямой, крупный, с широкими, чуть вывернутыми ноздрями. Кожа смуглая, матовая, чистая. Кисти рук узкие, запястья тонкие, на них браслеты, вроде бы золотые. Ногти широкие, покрашенные пурпурным лаком. Кофточка тоже чёрная, с крупными красными розами, как бы небрежно разбросанными на чёрном.
«Ничего себе продавщица! – подумал восхищённый Д. – Вылитая Кармен! У такой можно ящик пирожков купить и погибнуть, объевшись ими!» Между тем пирожки не очень-то покупали – мало было ценителей цыганской красоты. Д. полез было в карман за кошельком, да вспомнил, что он только пообедал. Есть ему и впрямь вовсе не хотелось. Полюбовавшись красавицей, Д. вошёл в вестибюль и направился к эскалатору. Д. медленно спускался на эскалаторе. Мимо проплывали подымавшиеся люди. «Как разнообразны человеческие лица! – думал Д. – Но притом и довольно однообразны. Обязательно – нос. Обязательно щёки. Обязательно – глаза. Глаза, между прочим, тоже довольно разные: серые и голубые, карие и чёрные. Попадаются зелёные. Встречаются жёлтые. И выражение глаз у всех неодинаковое. Хотя, опять-таки, и весьма похожее. У всех в глазах некоторая покорность и нечто похожее на ожидание».
«Чего они ждут? – подумал Д., – неужто конца света? Неужто всем уже известно, что надвигается катастрофа? Глупости! Об этом знают только двое – старуха-пророчица и я. Остальным знать об этом не следует. Остальным знать это вредно».
Служительница в форменной фуражке с красным околышем, сидевшая внизу, в прозрачной будочке, мирно спала. Феномен человеческого разнообразия и однообразия одновременно её, как видно, не волновал абсолютно. Два потока людей обтекали её, как маленький островок, как цитадель неподвижности и постоянства в этой вечной человеческой суете, в этом вечном стремлении куда-то и зачем-то.
В перронном зале народу было ещё больше. Д. был со всех сторон зажат человеческими телами. На пятки ему кто-то наступал. В бока ему упирались чьи-то локти, в правое колено его тыкался острый угол то ли сумки, то ли портфеля, по левой лодыжке его стучало тоже что-то твёрдое, а в спину давил некий большой и мягкий предмет, судя по ощущению, похожий на подушку. «Господи милостивый! – думал Д. – Зачем столько людей? Теснотища же невероятная! Неудобство же великое! И все спешат! И все пихаются! И все стараются пролезть вперёд! И всем там, впереди, что-то надо! И никто не хочет остановиться! И никто не желает отставать! Так и идут толпой неведомо куда! Да, катастрофа неминуема! Да, катаклизма не избежать! Да, да, конец уже близок! Он даже нужен, этот конец! Не может же так дальше продолжаться!»
Вряд ли здесь требуется какой-то комментарий. Всё и так понятно. Д. чрезмерно впечатлителен и склонен к пессимизму. Тесновато, конечно, уже на земле. И впрямь слишком много народу расплодилось. Однако есть ещё места совсем не заселённые, есть ещё обширные пустые пространства, где воздух чист и легко дышится. Вместо того чтобы шататься по многолюдным улицам и толкаться в метро, следовало нашему дорогому Д. поехать за город, побродить по лесу, потом выбраться на широкое поле, поглядеть из-под руки окрест, восхититься далями неоглядными, понюхать какой-нибудь скромный полевой цветочек, полюбоваться стрекозами, порхающими над канавой, полежать в траве, глядя, как в небе проползают облака, и от всего этого пессимизма ни черта бы не осталось. Хотя как знать. Стрекозы-то стрекозами, но без метро теперь не обойтись. А там всегда давка.