Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник)
Шрифт:
Быстренько проглотив стакан чаю с бутербродом, возбуждённый и весьма агрессивно настроенный Д. уселся за письменный стол. Работы оставалось не так уж и много. «Ещё денька два-три, и дело будет в шляпе, – думал Д., потирая руки. – Лишь бы не смутило меня что-нибудь, лишь бы не сбило меня что-нибудь с толку!» Собираясь приступить к завершающей части своего колоссального труда, намереваясь подвести итоги и сделать выводы, Д. стал просматривать всё созданное с самого начала.
Сперва оно ему нравилось. Он был доволен и даже горд собою. «Хорошо! – думал он. – Прямо-таки блестяще! Особенно вот это место! И вот этот кусок! И весь вот этот фрагмент! Да и вот эта деталь! Она очень кстати! Без неё было бы гораздо хуже, гораздо! А вот тут очень изящно получилось, на редкость изящно. Этакий изыск! Ну а это – просто счастливая находка! Даже странно, каким образом пришло мне такое в голову!» Но потом Д. стал чувствовать некоторую неудовлетворённость. Чего-то чуть-чуть недоставало. А чего-то было в избытке.
Бодрое настроение Д. быстро улетучивалось. Его вытесняли недоумение, растерянность, разочарование и уныние. В самом конце Д. захлестнула волна самого натурального отчаяния. «Дело не удалось! – думал Д. – Не справился я со своим делом! Не хватило мне силенок! Не хватило таланта и ума! Слишком широко замахнулся и переоценил свои возможности! Слишком мало проявил упорства! Слишком многое отвлекало меня от этой действительно невиданной, действительно замысловатой, действительно чертовски трудной затеи! Всё нужно было делать по-другому! Вот с этого нужно было начинать! Вот это нужно было поместить в конце. Вот это нужно было сократить наполовину, а вот это нужно было расширить раза в три. Вот к этому нужно было отнестись внимательнее – это же страшно важно, это должно быть сразу понятно, здесь не должно быть никаких неточностей, никаких неясностей, никакого тумана. Ну а это вообще чепуха! Это нужно было непременно выбросить, выбросить целиком, без остатка, выбросить решительно и беспощадно. Как мог я сделать такое? Как меня угораздило? Что со мною случилось? Пьян я, что ли, был, когда этим занимался? В общем, дело никуда не годится. Напрасно я тешил себя надеждами! Напрасно я верил в себя! Напрасно уповал на успех, на триумф, на победу! Я потерпел полную неудачу, полное поражение, полнейший крах! Не за то дело я взялся! Другим надо было делом заняться, другому делу себя посвятить! Какой позор! Четыре года корпеть над этим идиотским делом, четыре года над ним горбатиться! Поистине конец света!»
Совершенно подавленный Д. долго сидел, положив локти на стол и закрыв лицо ладонями. Ему было уже всё безразлично. Ему было наплевать, состоится ли светопреставление или не состоится. Ему даже не хотелось по любимой привычке ощупывать сквозь кожу свой череп. На череп теперь ему тоже было наплевать. Ему казалось, что он умер, что он лежит в гробу, что на лицо ему уже наброшена полотняная пелена, и вот уже подносят крышку, и вот уже кто-то стоит наготове с гвоздями и молотком… «Ерунда! – сказал себе Д. – Сейчас гробы не заколачивают. Сейчас все гробы с замками, точнее, с защёлками. Щёлк, щёлк – и готово. Что ни говори, а техника в конце двадцатого столетия поистине вошла в жизнь. И даже в смерть». Сказав себе эти слова, Д. отвёл руки от лица, и взгляд его уткнулся в аквариум. Рыбки по-прежнему плавали медленно, хвосты их грустно свисали вниз, жабры едва-едва шевелились. Но их почему-то было не четыре, а только три. Харита отсутствовала. «Что за дьявольщина!» – изумился Д. И тут же вспомнил Гошину японку, покинувшую ни с того ни с сего лист из календаря. Подойдя к аквариуму, он увидел, что бедняжка Харита, перевернувшись вверх брюшком, неподвижно висит у самой поверхности воды, запутавшись хвостом в водорослях. Д. бросился на кухню, схватил стеклянную банку и большую суповую ложку, налил в банку воды из крана, кинулся обратно в комнату, осторожно подцепил Хариту ложкой и опустил её в банку. Рыбёшка никак на это не отреагировала. Её тельце стало медленно и печально опускаться на дно. За ним безжизненно тянулся длинный прозрачный хвост. Д. осторожно поболтал банку. Харита не проявила признаков жизни. Д. стал трясти банку. Вода из неё выплёскивалась на пол, но ничто не помогало. Харита была мертва. Д. поставил банку на стол и сел рядом, уронив голову на руки. Удары беспощадной судьбы обрушивались на него один за другим.
Посидев с полчаса, Д. поднял голову и сказал себе: «К Зиночке! Только она мне посочувствует! Только она меня утешит!»
Выбежав из парадного, Д. стал голосовать проносящимся мимо него такси. Но все такси были заняты. Наконец появилась свободная машина с зелёным огоньком. Д. вытянул перед ней руку. Машина остановилась. Шофёр приоткрыл окошечко и спросил, куда надо ехать. Д. объяснил, куда. «Далеко, – сказал шофёр, – у меня кончается смена, я не успею». Окошечко захлопнулось. Такси отъехало. Д. захотелось смачно, по-гошински матюгнуться, и он с трудом сдержался. Тотчас же рядом с Д. остановились тёмно-синие «Жигули». Водитель высунул из кабины голову.
– Вам в какую сторону, гражданин?
Д. уселся рядом с водителем.
– Нельзя ли поскорее? У меня, знаете ли, чрезвычайные обстоятельства. Мне обязательно нужно успеть. Понимаете, обязательно!
Д. взглянул на часы. До закрытия кафе оставалось десять минут. Водитель нажал на педали, и машина рванулась вперёд. Езда была опасная. Чуть не сбили горбатую старушку, переходившую улицу. Чуть не раздавили лохматую собаку, выскочившую из подворотни. Чуть не врезались в затормозивший у перехода грузовик с металлоломом. А обгоняя шикарную, низкую, перламутрового цвета машину с дипломатическим номером и флажком на радиаторе, чуть не соскребли краску на боку новенького трамвайного вагона. Водитель трамвая – молодая блондинка с кудряшками на лбу – погрозила из-за стекла маленьким кулачком.
Подкатили к Зиночкиному кафе. Наскоро расплатившись с владельцем «Жигулей», Д. подбежал к дверям. Они были уже заперты. Поглядев на часы, Д. вздохнул. Опасная езда не помогла. «Самый мрачный день в моей жизни! – подумал Д. – Мрачнее, кажется, не было». Постояв у дверей, он перешёл на другую сторону улицы и стал ждать. После закрытия Зизи обычно считала выручку, потом кому-то её отдавала, потом переодевалась – снимала халатик и наколку, потом переобувалась – работала она всегда в мягких тапочках, чтобы ноги меньше уставали. На всё это уходило полчаса, а то и больше. И Д. терпеливо ждал. В сторонке от кафе у тротуара стоял «Москвич» цвета слоновой кости с кокетливым чёрным козырьком над передним стеклом и какими-то невиданными, пижонскими зеркалами по бокам кабины. В кабине сидел мужчина. Лица его издалека было не разглядеть. Время от времени он приближал к лицу руку. Видимо, он тоже кого-то ждал и нетерпеливо глядел на часы.
Наконец появилась Зиночка. Беретика на голове её не было, а зелёный плащик висел на руке. Д. обрадовался и хотел уж было помахать ей приветственно, но рука его застыла в воздухе. Зиночка вела себя странно. Не взглянув по сторонам и не заметив Д., она решительно направилась в сторону «Москвича» цвета слоновой кости. Д. хотел окликнуть её по имени, но почему-то сдержался. Когда Зизи подошла к «Москвичу», дверца машины открылась. Зизи уселась рядом с неизвестным мужчиной, и Д. увидел, как он поцеловал её в щёку. «Та-ак! – подумал Д. – Очень мило! Просто замечательно!»
«Москвич» лихо развернулся и уехал. Сквозь заднее стекло Д. успел увидеть, как коварная Зиночка положила голову на плечо мужчине.
– Та-ак! – вслух произнёс Д. и почему-то засвистел первую пришедшую ему на ум весёленькую мелодию.
Д. стоял на краю тротуара и, с беспечными видом покачиваясь на носках, всё свистел и свистел этот пошленький, бодренький мотивчик.
«Этому человеку можно позавидовать! – сказал бы, поглядев на него, какой-нибудь неудачник-прохожий. – Он вполне счастлив и совершенно собою доволен. Бывают же такие счастливчики! Всё у них получается, как надо, всё само плывёт им в руки! А тут бьёшься всю жизнь, как рыба об лёд, и ни черта не выходит, ни черта!» И небось этот прохожий ещё обернулся бы раза два с неприязнью и завистью на совершенно счастливого, до омерзения благополучного, самодовольно свистящего Д.
– Та-ак, – в третий раз сказал себе Д., перестав свистеть и покачиваться. И это должно было бы означать приблизительно следующее: «Ничего удивительного, ничего неожиданного в поведении Зиночки нет. Этого и следовало ожидать от особы с такой игривой чёлкой и с такими до неприличия соблазнительными ямочками на щеках. И вообще, это обычнейшая вещь, когда любимая женщина, не обращая на тебя внимания, влезает в какую-то неизвестную машину и спокойненько уезжает неведомо куда, ласково положив голову на плечо неизвестного и доселе вроде бы не существовавшего мужчины. Такое встречается сплошь и рядом, там и тут, и в прочих, даже весьма отдалённых местах. Такова жизнь, и против этого не попрёшь. И это ещё не худшее из того, на что вышеозначенная глубокоуважаемая жизнь способна. Так что надо поклониться ей вежливо и жить дальше. А если жить тебе больше неохота – не живи. Никто ведь тебя не заставляет. Жить или не жить – это твоё личное, совершенно интимное дело». Но на самом-то деле это самое «та-ак» ровным счётом ничего не означало, потому что потрясённый Д. в данный момент ровным счётом ничего не соображал и был похож на того самого человека, которого только что стукнули по темени очень пыльным, грязным мешком из-за угла и о котором почему-то все частенько вспоминают.
Удары судьбы сыпались на Д., как из рога изобилия. Вероятно, судьба решила превратить нашего героя в тренировочную боксёрскую грушу – он оказался подходящим для такой цели. Из этого можно сделать вывод, что судьба, будучи женщиной, увлекается мужскими видами спорта. Ничего удивительного. Теперь это модно.
Немножко успокоившись, Д. подумал: «Интересно, какая гадость ещё случится со мною сегодня? Он ведь ещё не кончился, этот самый жуткий день в моей жизни». Подумав так, Д. поплёлся по улице. Домой ему возвращаться не хотелось. Домой ему возвращаться было попросту страшно. «Если сегодня я останусь в живых, то, наверное, долго жить буду, – продолжал думать Д., – в том случае, конечно, если человечеству повезёт и конец света не случится. Но за что мне такие испытания перед концом света? И кто испытывает меня? Бог? Стало быть, он всё же вмешивается в наши дела и они ему небезразличны?»