Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник)
Шрифт:
Вернувшись домой, Д. уселся за письменный стол и принял свою любимую позу, обхватив руками голову.
«Судьба добивает меня, – с тоской думал Д. – Ещё один лёгкий удар, и со мною всё будет кончено. Ещё один щелчок по носу, и кранты, как говорит Гоша».
Д. тупо глядел перед собою, ничего, в общем-то, не видя. Наконец он стал кое-что замечать. Перед ним было разбросано в беспорядке теперь уже ненавистное ему и абсолютно никчёмное дело. Он небрежно пробежал глазами первый же попавшийся фрагмент.
«А между прочим, не так уж и дурно!» – подумал Д., удивившись.
После он просмотрел ещё один фрагмент. «А это и ещё лучше!» – поразился Д. Тогда он с жадностью
«Что за дьявольщина! – изумлялся Д. – Ведь вчера это вызывало у меня отвращение, омерзение, почти рвоту! За ночь кто-то всё переделал? Да нет же! Ничто не изменилось! Всё осталось, как было! Но как ни странно, производит теперь совсем другое впечатление!» С жадностью и надеждой Д. принялся заново ворошить своё капризное, переменчивое, непостижимое дело. «Оно как хамелеон! – размышлял Д. – Оно как Зиночка! У него множество лиц! Какое же лицо подлинное? Рехнуться можно!» Но чем дольше он рылся в деле, тем яснее ему становилось: ДЕЛО ВЫШЛО! ДЕЛО ПОЛУЧИЛОСЬ! ДЕЛО ВЕЛИКОЛЕПНО! ДЕЛО ЧТО НАДО! ЗА ТАКОЕ ДЕЛО МОЖНО ПОСТАВИТЬ ПЯТЬ! ДАЖЕ ПЯТЬ С ПЛЮСОМ!
«Ну и дела! – размышлял воспрянувший духом, приободрившийся, радостный Д. – Значит, напрасно я панику порол, напрасно горевал и убивался! Просто-напросто навалилось на меня тяжкое настроение, накатила на меня волна жестоких сомнений, обрушилась на меня лавина беспричинного разочарования! Вместо того чтобы взять себя в руки, не психовать и немного подождать, я стал упиваться своим отчаяньем, стал истязать себя мрачнейшими мыслями. И едва не спятил! А может быть, и с Зизи я поторопился? А может быть, и тут я сам себя сбил с панталыку?»
Но снова увидел Д., как подлая прелестная Зиночка, перебросив плащик через руку, быстрым шагом направилась к «Москвичу» изысканного цвета слоновой кости, как открылась навстречу ей дверца, как Зизи нырнула в кабину, как дверца за ней захлопнулась, как неизвестный ему тип спокойно, по-хозяйски поцеловал её в щёку, как «Москвич» нагло, самоуверенно развернулся и уехал, увозя его неверную возлюбленную, этого ангела с золотистой чёлкой, это исчадие ада с родинкой у левой ноздри.
«Нет, тут не может быть никаких сомнений! – решил Д. – Тут всё ясно. И не стоит больше думать об этой особе. Следует забыть её навсегда и успокоиться».
Д. натура неуравновешенная. У него слабые нервы. У него неустойчивая психика. Он мнителен и подвержен приступам почти женской истерии. Нельзя же так, в самом деле! Столько времени угробил он на своё дело! Жить без него не мог! Счастьем своим семейным пожертвовал! С друзьями своими раздружился! И вдруг! Что-то ему почудилось, померещилось – и всё полетело в тартарары! Всё, оказывается, дрянь, чушь, ерунда, всё никуда не годится, всё напрасно, всё надо перечеркнуть и выбросить в мусоропровод!
А ведь мог бы он и впрямь швырнуть своё любимое творение в мусоропровод! Хорошо, если бы после, спохватившись, он отыскал его там, внизу, в контейнере для мусора. А если бы не отыскал? Словом, этот псих сам себе постоянно портит жизнь, а потом заявляет, что судьба-злодейка его заела и жизнь у него нисколечко не удалась. Прямо-таки противно глядеть временами на этого субъекта! И с Зиночкой, наверное, получится так же. Ведь мог же заехать за нею муж подруги или братец родной (Д., между прочим, даже не соизволил поинтересоваться, есть ли у Зизи братья и сёстры). Хариту, конечно, жаль, однако делать из этого трагедию не стоило бы. Объелась она, наверное, вкусного мотыля, и вот результат. Можно купить на зверином рынке другую вуалехвостку, ещё лучше, ещё красивее Хариты. Что же касается шофёра, которого не удалось соблазнить прелестной циркачке, то он, согласитесь, просто слюнтяй. И слава богу, что жена с ним развелась. Так ему и надо. Около него оказалась обворожительная женщина с редкой романтической профессией, а ему, видите ли, приспичило план выполнять! Хочется плюнуть и матюгнуться по-гошински, по-российски! Плюнуть и удалиться, не произнеся более ни единого словечка.
Эпизод пятнадцатый
Гоша вытаращил глаза
Д. встретил Гошу на улице. Гоша был трезв и печален. Вероятно, потому он и был печален, что был вполне трезв. Он нёс очень старенькую холщовую сумку с потёртыми углами. Одна из ручек была порвана и завязана небрежным узлом. В сумке что-то стеклянно постукивало. Видимо, бутылки.
– Здравствуй, кореш! – произнёс Гоша.
– Здравствуй, Гоша! – произнёс Д.
– Как поживаешь, кореш?
– По-прежнему поживаю, без перемен.
– И я по-прежнему поживаю, без изменений. А на фига они, изменения? И так хорошо.
– Вот и я думаю, что перемены ни к чему.
– Мы с тобой консерваторы, Фёдор Михалыч!
– Да, получается, что мы с тобой консерваторы, Гоша.
– А как твои рыбки?
– Одна умерла. Похоронил её позавчера. В общем, неважно…
– Я тебе сочувствую, кореш! Не горюй. Жалко рыбёшку. Но что поделать – все мы там будем, и рыбки, и птички, и кошки, и человеки. Такой уж получается расклад, такие уж сволочные у природы законы.
Гоша скорбно помолчал.
– Слушай, Достоевский, – продолжил Гоша, – а не найдётся ли у тебя на малыша? Надо же помянуть живую тварь! А то как-то не по-божески. Возьмём по полкружки и дольём водкой. Посидим на скамеечке, побалакаем. А?
Зашли в магазин. Д. купил маленькую. Отправились к пивному ларьку. Когда пиво было налито, спрятались за ларёк. Гоша ловко и очень профессионально раскупорил бутылку.
– Только мне немножко! – попросил Д.
– Немножко так немножко, – добродушно пробурчал Гоша и отпил из кружки, чтобы поместилась водка. Д. хотел было чокнуться, но Гоша отвёл свою кружку в сторону.
– Ты что? На поминках же не чокаются! Царствие небесное новопреставленной. Ты её похоронил, что ли?
– Похоронил.
– Вот и правильно. Такую замечательную рыбину грех коту отдавать. Хорошего ей лежания! Да будет земля ей пухом!
В два приёма Гоша опорожнил кружку, крякнул и стал ждать, когда выпьет Д.
Пошли в скверик, уселись на скамеечку, закурили и стали «балакать».
– Вот ты умный, Д., – начал Гоша, – так объясни ты мне, пожалуйста. Почему у одних жизнь как жизнь, вполне человеческая, приличная жизнь. А у других жизнь собачья. Да что там – собачья! У многих собак нынешних жизнь шикарная, райская, падлой буду, жизнь! Я, конечно, по закону тунеядец, но я же не дармоед! – Гоша потряс сумкой, в которой звякнули бутылки. – Почему у одних всё так гладко в жизни, всё как надо, а у других всё через пень-колоду, и всякая хренотень на них валится со всех сторон, и всю жизнь они в дерьме по колено бродят, и все их посылают, и нет у них ни дома, ни жены, ни детишек, и не на что им кружку пива купить, и все говорят им: хоть бы вы сдохли! Нешто они виноваты, что на свет родились? Нешто они виноваты, что на этом свете обгаженном местечка для них не нашлось? Нешто они виноваты в том, что они такие, как есть, а не другие какие-нибудь? Уж если они такие, то для чего-то, ё-моё, это нужно! Почему же такая херня получается, ответь ты мне, Д., если ты умный!