Неизвестный Алексеев. Том 3: Неизданная проза Геннадия Алексеева

Алексеев Геннадий

Вечер. Сижу за столом и пишу. Спина, плечи и живот у меня горят. Увлекшись юной соседкой на пляже, я переусердствовал в загорании.

Вокруг меня летает комар. Ему очень хочется моей крови. Я от него отмахиваюсь, но он все равно не оставляет меня в покое, а убивать его мне как-то жалко – единственный в комнате комар.

Выражение Настиного лица на фотографии все время меняется. Иногда она явно улыбается, совсем чуть-чуть, кончиками губ, как Джоконда. Иногда она печальна, и в ее глазах появляется влажный блеск, будто она вот-вот заплачет. А сейчас она явно сердита – ревнует

меня к пляжной красавице.

Перечитываю Цветаеву. Перечитываю с легким разочарованием. Раздражают ее рубленые, жесткие ритмы, утомляет ее пафос. Эти стихи рассчитаны на громкое произнесение вслух, читать их про себя в тишине как-то даже неловко. Они подобны заклинаниям колдуний или выкрикам сивилл. Они обращены к толпе, как стихи Маяковского. Однако по содержанию они глубоко интимны, и это парадоксально.

Из Цветаевой-поэтессы могла бы выйти революционерка вроде Ларисы Рейснер. Но Цветаевой-человеку была уготована другая судьба. В этой женщине была заключена огромная, совсем не женская энергия. Не могу представить ее в роли возлюбленной, любовницы. Ее любовная лирика написана по-мужски размашисто, в интонациях Катулла.

16.7

Утро. Говорящая птица вопрошает: «А что теперь? А что теперь?» Увы, я не могу ответить тебе на это, милая птица! Я не знаю, что теперь, не знаю, как мне жить дальше. Легче всего, конечно, жить, как жилось. Но неужели не достоин я лучшей жизни?

Что у меня впереди? Долгое, унизительное ожидание третьей книжки, редкие публикации в ленинградских журналах и, как прежде, молчание критики, которая упорно не желает меня замечать. Похоже, что я уже достиг потолка своего официального литературного успеха.

Золотой пляж. Искупавшись, сижу на теплой гальке. Потом одеваюсь, подымаюсь к прибрежному шоссе и иду по нему на запад. Шоссе виляет, обходя каменные утесы и поросшие невысоким лесом холмы. По морю, тоже на запад, плывет теплоход, который я видел утром в ялтинском порту. Кажется, что он движется очень медленно, однако вскоре он обгоняет меня, а минут через десять и вовсе теряется из виду. Мне становится грустно, когда большой корабль уплывает куда-то, а мы остаемся на берегу.

Показался белый минарет Кичкине, бывшей великокняжеской усадьбы, приютившейся на самой кромке обрыва. Подойдя к стрельчатой арке ворот, я прочитал табличку, извещавшую о том, что здесь располагается туристская база Киевского военного округа. «Ну что ж, – подумал я, – я ведь тоже некоторым образом военный – старший лейтенант запаса дорожных войск», – и смело шагнул в ворота. Впервые я посетил Кичкине в 1958 году. Тогда здесь находился детский дом и усадьба была в плачевном состоянии. Теперь здесь полный порядок. Все дорожки вымощены бетонными плитами. На клумбах благоухают цветы. Посреди парка устроен круглый бассейн, в котором плавают золотые рыбки. Рядом с бассейном сооружен изящный павильон в том же мавританском стиле. В павильоне буфет. В буфете сухое вино и кофе. Вышел на видовую площадку, повисшую над морем, и долго любовался пейзажем. Побережье было видно до Аю-Дага. Гряды гор спускались к морю, образуя заливы и бухты. На их зеленых склонах белели старые и новые дворцы, окруженные черными пиками кипарисов. А внизу, прямо подо мною, в прозрачной воде темнели поросшие водорослями скалы.

Выпив в буфете чашку хорошего крепкого кофе, я покинул этот поистине райский уголок, где я без колебаний согласился бы провести всю жизнь, ничего более не видя, ни о чем более не зная и никуда более не стремясь. Выйдя из ворот, я снова двинулся по шоссе на запад, к Ласточкиному гнезду.

Шоссе было пустынным. Сзади послышались шаги. Судя по звуку, шла женщина в туфлях на модной деревянной подошве. Она шла быстро – цоканье деревяшек о бетон становилось все громче. Вот она поравнялась со мной, вот обогнала меня. Теперь я ее видел.

Это была высокая, длинноногая молодая блондинка в белой блузе и в джинсах. Она шла, слегка виляя задом и раскачивая плечами. На левом плече висела большая черная сумка, через которую была переброшена зеленая шерстяная кофта. Видимо, прелестная блондинка предполагала вернуться домой поздно вечером, когда станет прохладно.

«Сначала теплоход, теперь эта девица – все обгоняют меня», – подумал я с печалью, чувствуя себя непоправимо одиноким и никому не нужным.

17.7

За завтраком разговорился с соседом, который быстро ест. Оказалось, что он инженер из Донбасса. Работает диспетчером на угольной шахте. Живет он не в основном писательском корпусе, где живу я, а в доме, где располагается администрация. Там на втором этаже в комнатах на 4–6 человек поселяют всех не писателей, которым, как выясняется, тоже дают путевки в Дом творчества. Это дополнительная статья дохода Литфонда.

– Все бы ничего, – сказал инженер, – да один из моих сожителей по ночам страшно кричит, а второй до двух часов ночи читает книжку и не гасит свет. А с углем дела обстоят неважно. Его становится все меньше и меньше, и шахты приходится рыть все глубже и глубже. Но в глубоких шахтах очень жарко, и работенка там нелегкая. Недаром шахтеры выходят на пенсию в 50 лет.

По верхнему шоссе доехал на автобусе до Массандры и долго спускался вниз, к морю. Сначала был лес, густой и дикий. После он стал редеть, в нем появились дорожки и поляны. И наконец я оказался в благоустроенном парке с высокими старыми кипарисами и развесистыми пиниями.

Вспомнил, как выглядел это парк в 1960 году. Тогда он был запущен и неопрятен. По дорожкам ползали толстые метровые змеи, очень страшные на вид, но совершенно безобидные. Они только выглядели как змеи, а на самом деле они были безногими ящерицами. Курортники их безжалостно убивали, полагая, что они ядовитые и вредные.

Теперь в парке этих змей-ящериц уже не видно. Или их всех перебили, или они уползли куда-то, недовольные тем, что парк стал слишком цивилизованным.

Американский фильм «Вестсайдская история».

Свое отрочество я провел среди шпаны. Подростков другого сорта около меня в ту пору (в эвакуации) не было. Но я знал цену своим приятелям, понимая, что это не лучшее общество. «Вот вернусь в Ленинград, – думал я, – и там у меня будут настоящие друзья, такие же, как я, умные и читающие книжки. А шпаны в Ленинграде небось и нет совсем. Не может быть, чтобы в таком культурном и красивом городе водились хулиганы».