Неизвестный человек
Шрифт:
Жест, с которым Ильин протягивал ему письмо, выглядел барственно, словно милостыню подавал. Надо было бы пожать плечами тоже свысока. Вместо этого схватил его, будучи не в силах удержаться, тут же развернул, проверяя, не копия ли, все это поспешно, постыдно, обрадованно.
– Чего-то вы раздобрились, ваше благородие, - сказал с ненавистью к себе и еще больше к Ильину.
– Бери, бери. И не бойся. Ничего с тебя не спрошу.
– Ах ты, благодетель грошовый, что ты из себя строишь? Я-то знаю тебе цену, распиндяй ты...
– Усанков выругался, не сумев сдержать себя.
– У тебя и вправду мания.
– Все! Другого свидетельства не будет!
– Вот и хорошо, - равнодушно сказал Ильин.
Они молча и быстро ходили вдоль паперти. Усанков старался справиться с собой. Обижаться, ссориться - все это давно не применялось в деловых отношениях, это была непозволительная роскошь, да и бесполезная. В конце концов, Ильин заслуживал благодарности.
– Ладно, Серега, меня бабка учила: бесы в воду, пузыри вверх. Что означает: давай мириться, - Усанков пригладил волосы, вздохнул, словом, сбросил с себя ношу.
– Давай так: ничего не было, никого мы не видели, все позабыли.
– И все можно начинать сначала. Кончили одно вранье, начинаем другое. А если это был знак?
– Кому? О чем?
– Мне... напоминание, - с запинкой сказал Ильин.
– А тебе... тоже.
– Чушь это все собачья! Астрологи! Экстрасенсы! Предсказатели! Исцелители! Расплодилась нечисть, как мухи вьются над гнилью. Верный признак разложения нашего общества.
– Передо мной что-то приоткрылось, - сказал Ильин.
– Я решил поверить и пойти до конца.
– Куда?
– насмешливо спросил Усанков.
– Серега, понимаешь, что ты горишь синим пламенем? Тебе спасаться надо. Если не дурдом, то все равно он тебя доконает. Это мы с тобой тут лялякаем, а он времени не теряет. Он твоих гавриков обрабатывает сейчас, чтобы они на тебя строчили. Он тебя ославит так...
– Меня Клячко больше не интересует.
– Тебя выгонят. Сперва снимут, а потом станут доводить.
– Это уже не имеет значения.
– А что, что имеет значение?
Перед ними вдруг очутился Альберт Анисимович, откуда он взялся, Усанков не заметил, скорей всего, из той толпы старушек и калек, что были на паперти. Приоткрыв рот, он застыл, как бы вспоминая что-то, затем произнес нараспев:
– Горстку вечерних чувств, что нам осталось, истратим на уход туда, где мир продолжается без людей!
– Я вас все же прошу, - сказал Ильин.
– Вы мне обещали еще в самом замке показать.
– Да, они там кое-что нашли... Но, увы, голубчик, мне бы успеть закончить свои земные дела, помирать не люблю на ходу, - он сказал это весело.
– И вам не рекомендую.
– Вот и чудненько, - сказал Усанков тоном председательствующего.
– Не будем мешать, человеку надо подвести итоги, мы пойдем.
– Замолчи, - оборвал его Ильин.
– Вы не должны меня сейчас оставить, Альберт Анисимович.
Альберт Анисимович, наклонив голову набок, по-птичьи осматривал их обоих.
– Позвольте спросить, кто ваши предки?
– неожиданно спросил он.
– Был такой священник Усанков в здешнем приходе.
– Мы из мужиков. Из псковских, -
– Так что не клейте мне.
– А вы ведь слукавили насчет портрета, - темное морщинистое веко его за стеклом подмигнуло. И, не дожидаясь ответа, он повернулся к Ильину. Оставить вас, наверное, грех. Но и уводить вас грех.
– Все равно, - сказал Ильин.
– Хватит. Все равно я уже не участник.
– Чего ты не участник?
– спросил Усанков.
– Тараканьих бегов ваших.
– Уже ваших?.. А ты откуда вылупился? У нас, значит, мерзость, вранье, суета. Где ж это можно нынче жить по чести? Адресок имеешь? С этими вот, бомжами? За чей счет вы жить изволите, а? И соблюдать чистоту? А я вот не соблюдаю. Не в состоянии. По уши в грязи, да-с!
– он весь изогнулся, искривился, руками завертел, галстук его бордовый и тот винтом свернулся. Я бы тоже хотел, а вот должен вернуться, и если ты не согласишься подписать бумагу, ту самую, если не соизволишь анонимочку оставить анонимочкой, то сяду сочинять акт комиссии на тебя и твое бюро. Будем смешивать тебя с дерьмом. Я ему формулировочки буду подсказывать. Обязательно буду. Такие заверну, чтобы ты не отмылся никогда. А как же. Что, не хорошо? Так ты же правды хотел. Вот и получай, чего кривишься. Буду угодничать, тебя продавать, чтобы сохраниться. Вот, дорогой Альберт Анисимович, как оно отрыгнется...
Никогда не позволял себе так откровенничать. Защитное устройство со всей блокировкой, предохранителями не срабатывало. Сигналы доходили, а он продолжал выворачивать себя наизнанку, получая удовольствие.
– ...Ты у нас за всех стыдишься. Стыдильник всеобщий. А за себя тебе не стыдно? Почему же? Ведь это ты заставляешь меня продолжать, да не то чтоб продолжать, это я из-за тебя должен буду на брюхе выползать, по дерьму елозить. Мне некуда укрыться - ты себе предков придумал, а у меня нету!..
Ильин кивал мелко и холодно. Они проходили улицу шумную, магазинную, людную. Альберт Анисимович шел впереди, он не мог слышать их разговора, но тут он обернулся и сказал:
– По вашему однофамильцу, священнику, я могу вам документы оставить. Презабавнейшие!
Усанков махнул рукой грубо, раздраженно, не путайся, мол. Старик этот вызывал чувство тревоги, как будто он знал про Усанкова что-то, не известное самому Усанкову.
– Разве дело в Клячко.
– сказал Ильин.
– Будет другой, много ли изменится. Даже если ты займешь это место. Все это самообман.
Удар был чувствительный. Конечно, Усанков имел что возразить, но его больше всего уязвило чувство превосходства, с каким это было сказано, и кем, Серегой Ильиным. Что он мог знать? В сущности, мелкая провинциальная сошка. Таких в подчинении Усанкова десятки. Что он сделал, чтобы так чваниться и поучать его, Усанкова, попрекать его, который, выбиваясь из сил, тащит этот воз, единственного, может, во всем управлении, который бьется, чтобы обеспечить страну моторами, аппаратурой... В результате и от Клячко удары, и от этих презрение. Один в поле воин. И перед ним возникла картина из детской книги о Дон Кихоте, смешной рыцарь с тазиком вместо шлема, на тощей кляче, пустынная равнина, длинное тяжелое копье. Сзади Санчо Пансо; хоть был Санчо, здесь же полное одиночество, никого не осталось.