Неизвестный Кафка
Шрифт:
179. Еще только слово. Еще только просьба. Еще только движение воздуха. Еще только доказательство того, что ты все еще живешь и ждешь. Нет, не просьба — только дыхание… не дыхание — только готовность… не готовность — только мысль… не мысль — только спокойный сон.
180. В старой исповедальне. Я знаю, как ты будешь утешать, я знаю, в чем ты будешь каяться. Все это мелкие дела, темные делишки, повседневная суета с утра до вечера.
181. Я собирал мое достояние. Оно было очень
Хотя эти вещи были весьма своеобразны, большой цены они не имели.
182. Жалоба бессмысленна (кому он жалуется?), торжество — смешно (калейдоскоп в окне). А он все же явно хочет быть только первобогомольцем, однако затем иудейское оказывается непристойным, и если он всю свою жизнь повторяет: «Я — собака, я — собака» и так далее, то для жалобы этого все-таки достаточно, и мы все его поймем, но для счастья не только достаточное, но и единственно возможное условие — молчание.{132}
183. — Это не глухая стена, это спрессованная в стену сладчайшая жизнь: сушеный виноград, гроздь на грозди.
— Я в это не верю.
— Отщипни и попробуй.
— От неверия я не могу поднять руки.
— Я поднесу тебе гроздь ко рту.
— От неверия я не могу почувствовать вкуса.
— Тогда пропадай!
— А разве я не говорил, что стена такая глухая, что хоть пропадай?
184. Я умею плавать не хуже других, просто у меня лучше память, и я не могу забыть свое прежнее неумение плавать. Но так как я его не забыл, то и умение плавать мне не помогает, и плавать я все-таки не могу.
185. Еще одно маленькое украшение на эту могилу. Она уже достаточно украшена? Да, но когда это так легко…
186. Это зверь с очень большим хвостом — вроде лисьего, но многометровой длины. Я бы с удовольствием подержал когда-нибудь его хвост в руке, но это невозможно: зверь все время в движении, и хвост все время вьется в разные стороны. Зверь напоминает кенгуру, однако с нехарактерным, почти человечески плоским, маленьким овальным личиком; только зубы у него довольно выразительны, независимо оттого, прячет ли он их или оскаливает. Иногда мне кажется, что этот зверь хочет меня выдрессировать — иначе для чего ему убирать от меня свой хвост, когда я его ловлю, а затем снова спокойно ждать, когда этот хвост снова меня привлечет, и тогда опять отпрыгивать еще немного подальше?
187. Предвидя, что меня ожидает, я съежился в углу комнаты, загородившись диваном. Если бы кто-нибудь теперь вошел, он непременно посчитал бы, что я дурачусь, однако тот, кто вошел, так не считал. Он вытащил из-за голенища высокого сапога арапник, постегал им вокруг себя, приподнялся на носки широко расставленных ног, снова опустился на пятки и крикнул:
— Вылезай из угла! Долго я буду ждать?
188. Катафалк плутал по сельским дорогам; погруженный на него труп не был доставлен на кладбище: кучер был пьян и думал, что везет седока, но куда он должен с ним ехать, он тоже не помнил. Поэтому он заезжал в деревни и останавливался перед трактирами, когда же сквозь пьяный угар проскакивало беспокойство о цели его поездки, надеялся, что где-нибудь добрые люди подскажут ему все, что нужно. Так, остановился он однажды перед «Золотым петухом» и потребовал порцию жареной свинины…
189. Я вижу вдали какой-то город, это его ты имеешь в виду?
Возможно, но я не понимаю, как ты смог разглядеть, что это город, я что-то там увидел, только когда ты мне это показал, да и то — лишь неясные очертания в тумане.
О да, я его вижу, он стоит на вершине горы, а по склонам разбросано что-то вроде деревень.
Тогда ты прав, это тот город: он ведь, собственно, и есть большая деревня.
190. Я вновь и вновь сбиваюсь с дороги; это тропинка в лесу, но она ясно различима: только над ней видна полоска неба, а всюду вокруг — густой и темный лес. И тем не менее я все время отчаянно сбиваюсь, а кроме того, стоит мне сойти на шаг с этой тропы, как я тут же оказываюсь за тысячу шагов, один в лесу, так что хочется упасть и остаться лежать там навсегда.
191. — Ты все время только и говоришь о смерти, а все-таки не умираешь.
— И все-таки я умру. Это как раз и есть моя последняя песня. Одна песня — длиннее, другая — короче. Но разницу всегда составляют лишь несколько слов.
192. Сторож! Сторож! Что ты сторожишь? Кто тебя поставил? Только одним, — только отвращением к самому себе ты богаче мокрицы, которая лежит под старым камнем и тоже сторожит.
193. Только сумей добиться того, чтобы тебя поняли мокрицы. В тот момент, когда ты заставишь их понять твой вопрос о цели их работы, ты уничтожишь это мокричное племя.
194. Жизнь это такое непрерывное отклонение, которое даже не дает возможности понять, от чего оно отклоняет.
195. Чтобы даже самый консервативный открыл для себя радикальность умирания!
196. Самые ненасытные — это некоторые аскеты; они устраивают голодовки во всех сферах жизни, при этом хотят в одно и то же время достичь следующего:
1. чей-то голос должен сказать: хватит, ты достаточно постился, теперь ты можешь есть, как все прочие, и это не будет считаться едой;
2. в то же время тот же голос должен сказать: ты уже так долго постился под нажимом, что с этого момента ты будешь поститься с радостью, и это будет для тебя слаще еды (но одновременно ты и в самом деле будешь есть);
3. в то же время тот же голос должен сказать: ты победил этот мир, я освобождаю тебя от него, от еды и от поста (но одновременно ты будешь как поститься, так и есть).
К этому добавляется еще один голос, с давних пор неустанно повторяющий: хоть ты и не выдерживаешь полного поста, но желание такое проявляешь, а этого достаточно.