Неизвестный Кожедуб
Шрифт:
Обидно было нам, летчикам, в эти дни сидеть на земле. И всего обиднее, кажется, было нашему гостю — стажеру майору Якову Филиппову. Его стажировка подходила к концу, а он еще не побывал в настоящем бою. Он не мог усидеть на месте, поминутно бегал звонить на метеорологическую станцию и возвращался мрачный:
— Нет, мне не повезло! Черт бы побрал эту гнилую погоду!
16 января немного прояснилось, и мы вылетели с ним в паре на свободную «охоту». Пересекли линию фронта. Я решил пойти к вражескому аэродрому. Покружили над ним. Как назло, ни один немецкий самолет не вылетал. Аэродром словно вымер — над ним, видимо,
Подождал несколько минут. Время, отведенное на «охоту», подходит к концу. Направляемся домой. Подлетаем к линии фронта. Смотрю — внизу кружат восемь истребителей противника. Вот они где, оказывается! Наконец-то мой стажер увидит противника в воздухе!
Предупреждаю Филиппова по радио:
— Яша, прикрой, иду в атаку!
Наметил один вражеский самолет, спикировал, с ходу врезался в строй противника, открыл огонь, и горящая фашистская машина рухнула вниз. Немцы даже не успели ответить нам огнем — мы застигли их врасплох. Стал набирать высоту, чтобы повторить маневр, но фашистские самолеты ушли восвояси. Я не ожидал, что все так быстро кончится и враг не примет боя.
Филипповым я был доволен: он держался хорошо. Наше время истекало. Мы не погнались за противником и вернулись на свой аэродром.
Филиппов подбежал ко мне:
— Как это вы так быстро умудрились сбить, не понимаю! Я не успел даже опомниться — вдруг трасса, и немецкий самолет загорелся и упал!
— В бою так и бывает: прозевал секунду — отправляйся в «царство небесное», — заметил один из летчиков.
Мы подробно разобрали с Филипповым наш вылет, и он говорил, что наглядный урок многое дал ему для понимания характера воздушного боя.
В этот день начала действовать наша штурмовая авиация. Она громила деморализованные отходящие части врага, как бы дополняя удар артиллерии.
16 и 17 января советская авиация активно взаимодействовала с наземными частями и наносила противнику массированные удары. Наступление развивалось с неслыханной стремительностью. Уже 17 января нашими войсками была освобождена столица Польши — Варшава.
К 25 января советские войска подошли к государственной границе Германии.
Следуя за войсками нашего фронта, перелетаем в Сокачев, в Иноврацлав, а затем в район Познани.
В познанской цитадели отсиживалась окруженная немецкая группировка. Мы получили задание при перелете проштурмовать цитадель и сесть на аэродроме южнее города.
Взлетели с укатанной полосы. Техники, а с ними и все наше «хозяйство» — Зорька, Джек и Кнопка — остались в Иноврацлаве. На новом аэродроме нас должны были обслуживать техники из передовой группы.
Подлетая к Познани, я увидел на аэродроме, расположенном восточнее города, множество немецких самолетов. Мелькнула мысль: там враг. Оказалось, что немцы так поспешно бросили аэродром, что ни один самолет не успел улететь.
На бреющем полете, чуть не задевая крыши, мы пролетели над цитаделью и обстреляли из пушек окруженную немецкую группировку.
Наш аэродром находился невдалеке от бывшего имения Фокке-Вульфа, фашиста-авиаконструктора. Нас разместили в его усадьбе.
Мы долго смотрели на громадный завод, стоявший невдалеке от имения и еще недавно выпускавший самолеты. Он был выведен из строя.
— Вот где «фоккеры» пеклись! — говорили летчики.
В глазах встало недавнее прошлое: группа «фок-ке-вульфов», тяжело покачиваясь, летит бомбить наши мирные города и села… Вспомнился новый, светло-зеленый «фокке-вульф», который я сбил южнее Харькова…
…Вылетая на «охоту» из района Познани, мы заходили далеко вглубь «на пределе» горючего. Погода стояла ненастная. Низко шли облака. Я летал на бреющем. С воздуха были отчетливо видны остроконечные крыши, готические соборы — остатки мрачного Средневековья. Вспоминались Украина, Белоруссия, Смоленщина — пепелища, уничтоженные немцами дома, сожженные села, изуродованные города. В сердце нарастает ненависть, жажда мести. Скорее бы открыть счет именно здесь, над вражеской землей!
Чем ближе был конец, тем ожесточеннее сопротивлялся враг. Все лучшее, что у него осталось, он стягивал к Одеру, к Берлину. Немецкое командование, не останавливаясь перед тем, чтобы открыть дорогу англо-американским войскам, спешно перебрасывало дивизии, воздушные эскадры с западного фронта. Свои большие потери в воздухе немцы старались восполнить выпуском модернизованных «фокке-вульфов», «юнкерсов», самолетов с реактивными двигателями. О них мы были уже подробно информированы.
Командование прислало нам соответствующую литературу, и мы тщательно ее изучали.
Близилась весна, и аэродромы раскисли. Нашему полку переместиться вперед некуда. Летать на задание для одноместных «Лавочкиных» слишком далеко. А летчики из соседней части на «яках» уже побывали в разведке в районе Берлина.
Летчики, летавшие на «Яковлевых», рассказывали о воздушной обстановке в районе Берлина, о том, что немцы под Берлином организовали мощную противовоздушную оборону. Никогда еще за время войны нашим летчикам не приходилось встречаться с такой насыщенностью зенитной артиллерии. Воздушные немецкие патрули состояли из отборных асов, на берлинском аэроузле сконцентрированы эскадры лучших фашистских истребителей.
Облачность была до земли, и наш полк несколько дней не мог действовать активно. Промежуточных аэродромов до Одера не было.
Войска нашего фронта форсировали Одер севернее и южнее Кюстрина и взяли эту крепость с ходу. По западному берегу Одера проходил седьмой, последний оборонительный рубеж перед Берлином. Весь правый берег Одера в полосе наступления фронта был очищен от вражеских войск.
Наши войска прочно удерживали плацдарм на западном берегу Одера, несмотря на неоднократные контратаки немецкой пехоты и танков и массированные удары немецких самолетов. В боях наши войска закреплялись на плацдарме и расширяли его.
Шла подготовка к решительному удару на Берлин. Весна задерживала наш перелет к Одеру. Никогда еще я не испытывал такого нетерпения.
Однажды на аэродроме неожиданно приземлился наш «Ли-2». Дверь самолета открылась, и на землю соскочил Фомин, за ним Хайт с Джеком на руках. Зорьки не было.
Нашего медвежонка случайно убили. Он скучал без нас, с техниками не мог сдружиться, ходил как потерянный, почти не ел. Мимо аэродрома двигались наземные части. Зорька вышла к дороге. Автоматчики подумали, что это дикий зверь, и пристрелили ее. Когда подошли ближе и увидели на Зорьке ошейник, немецкие кресты и медали, поняли, что медведь ручной. Прибежали к техникам извиняться, да дела уже не поправишь.