Неизвестный Мао
Шрифт:
Даже его собственные креатуры отказывались признавать его авторитет. Мао сыграл важнейшую роль в установлении режима красных кхмеров в Камбодже в 1975 году. Пол Пот, его лидер, при котором в считаные годы погибло до четверти населения Камбоджи, был задушевным другом Мао. Сразу после того, как Пол Пот пришел к власти, Мао при личной встрече поздравил его с его государством-концлагерем: «Вы добились славной победы. Один удар — и классов нет».
Мао имел в виду, что все стали рабами. И Мао отправил принца Сианука, который жил в Китае в роскошном изгнании, обратно в Камбоджу, где принца посадили под домашний арест и где Пол Пот эксплуатировал его имя. Но хотя Мао был спонсором и наставником Пол Пота, благодарности он не дождался. Коллега Пол Пота по имени Кео Меас, отозвавшийся о Мао восторженно,
На мировой арене Мао приходилось цепляться за туманный ореол. Когда дочь Никсона Джули появилась со значком Мао, «он по-детски обрадовался и порывисто схватил меня за руку», — написала она. Чтобы не уронить лицо, он продолжал «принимать» зарубежных государственных деятелей даже за три месяца до своей смерти. Однако во время этих аудиенций он часто портил о себе впечатление. Лидеры Таиланда обнаружили его «храпящим», когда вошли в помещение. Премьер Сингапура Ли Куань Ю, предпоследний иностранный гость Мао, описал, как почти потерявший дар речи Мао хрипел, запрокинув голову на спинку кресла. Действительно, как можно видеть по последним фотографиям Мао, он совершенно не походил на мирового лидера. Пускающий слюни, с восковым лицом и отвисшей челюстью, он был воплощением старческого маразма и болезни. Когда по фотографиям с премьер-министром Пакистана Бхутто, сделанным в конце мая 1976 года, Мао понял, насколько плохо он выглядит, он вообще прекратил встречаться с иностранцами.
Чувствуя себя глубоко растерянным из-за провала своих мировых амбиций, Мао не задумывался о тех чудовищных человеческих и материальных потерях, которые принесли его народу его разрушительные усилия. Свыше 70 миллионов людей погибли — в мирное время — в результате его неверного руководства, однако Мао жалел только себя. Он начинал плакать, когда говорил о чем-то, что мог связать со своей прошлой славой и текущими неудачами, — даже когда смотрел пропагандистские фильмы собственного режима. Персонал Мао часто видел, как по его лицу текут слезы — «ручьем», как писал один из них. Жалость к самому себе, которая всегда была ему свойственна, стала в последние дни жизни основным чувством совершенно безжалостного Мао.
Мао очень полюбил некоторые классические стихотворения, передававшие настроение великих людей, которых постигла неудача, свергнутых королей и героев, чьи блестящие надежды не оправдались. Он сопереживал неудачливым героям и королям.
Этот умственный настрой заставил его испытывать чувство необычайного братства со всеми, кого он считал «свергнутыми королями» во всем мире. Первым в этом списке был бывший президент США Ричард Никсон, который был вынужден оставить свой пост в августе 1974 года из-за Уотергейта. Мао снова и снова старался выразить свою привязанность к Никсону. Спустя много недель после изгнания Никсона из Белого дома Мао попросил филиппинку Имельду Маркос передать Никсону его наилучшие пожелания и приглашение снова посетить Китай. Дочери Никсона Джули и ее мужу Дэвиду Эйзенхауэру в декабре следующего года устроили необычайно теплый прием. Мао сказал Джули: «Немедленно напишите отцу, скажите ему, что я по нему скучаю». Когда Джули вернулась в Америку, дипломатический представитель Пекина сказал ему, что Мао «считает вас членом своей семьи». Такое заявление было совершенно беспрецедентным.
Когда в феврале 1976 года опозоренный Никсон приехал в Китай, Мао прислал за ним в Лос-Анджелес «Боинг-707» с начальником протокольного отдела министерства иностранных дел, что было еще одним беспрецедентным жестом. То, что существовал риск ареста самолета в качестве возмещения материальных ценностей США, экспроприированных в Китае, Мао не волновало. Когда Мао снова увиделся с Никсоном, они чокнулись чайными чашками, а когда Никсон прощался, Мао проковылял к двери и стоял там, никем не поддерживаемый, с грустным видом провожая своего гостя. Мао пригласил его в Китай практически для личного прощания. Он сам выбрал вечерние развлечения для бывшего президента США, в том числе пение своих любимых классических стихотворений, положенных на музыку, что создавало настроение трагического конца двоих великих людей. Эта программа ничего не говорила Никсону, который не скрывал, что устал и скучает. Но Мао выражал свои собственные чувства самому себе, хотя и не присутствовал на концерте.
Еще одним и даже более странным объектом сентиментальной солидарности Мао оказался Чан Кайши, человек, которого он сам сверг. Более того, он погубил миллионы китайцев для того, чтобы тот оставался свергнутым. Чан умер на Тайване 5 апреля 1975 года в возрасте восьмидесяти девяти лет, оставив завещание, требовавшее, чтобы его гроб не хоронили на острове, а держали в святилище в ожидании возвращения на материк после падения коммунизма. В момент похорон Чана Мао втайне горевал о генералиссимусе в течение целого дня. В тот день Мао не ел и не говорил. Весь день он заставлял прокручивать восьмиминутную запись траурной музыки, чтобы создать похоронное настроение, а сам отбивал такт по кровати, сохраняя серьезное выражение лица. Музыку для Мао специально подобрали к стихотворению XII века, в нем поэт прощался с другом, имевшим поразительное сходство с Чаном: это был патриотичный высокопоставленный мандарин, карьера которого закончилась трагично и бесплодно и который был сослан в отдаленный район Китая. Поэт говорил своему другу:
Мы с тобой люди истории, А не мелкие людишки, болтающие о мелочах!Именно так Мао относился к Чану.
Спустя несколько дней Мао изменил последние строки стихотворения, которое теперь стало звучать так:
Иди же, мой благородный друг, Не оглядывайся.Это изменение превратило стихотворение в явно хвалебное. Мао составлял свое послание товарищу по несчастью, другому поверженному гиганту. Его положили на музыку — и оно было в числе стихотворений, пропетых Никсону, когда Мао привез бывшего президента США, чтобы лично с ним попрощаться.
Приватно Мао выражал необычайное сочувствие и по отношению к другим бывшим правителям. Когда император Эфиопии Хайле Селассие, которого Мао видел всего один раз и очень недолго, умер в тюрьме в 1975 году, после того как его свергли в результате военного переворота, Мао погрузился в меланхолию. «У императора все шло хорошо, — несколько раз повторил Мао. — Почему он дошел до этого? Почему все должно было так закончиться?»
Это сочувствие сверженным правителям было ново и стало продолжением давней боязни Мао: он боялся, что его самого сбросят. На этом последнем этапе своей жизни он больше, чем когда-либо, был одержим страхом переворота. Именно для того, чтобы избежать такой опасности, он дал понять в 1975 году Дэн Сяопину и его союзникам, что они могут раздавить госпожу Мао и ее «Банду» после его смерти.
Отчасти по этой же причине — из страха переворота — Мао не назначал преемника. Он так и не удостоил этим именованием последнего главу своей клики, Хуа Гофэна, как прежде не называл своим преемником Линь Бяо. Он боялся, что официально признанный наследник может поспешить вступить в наследство и попытается ускорить события. И потому, хотя Хуа демонстрировал полную преданность (когда Мао начали вводить пищу через нос, Хуа взял на себя роль подопытного кролика и сначала проверил трубку на себе) и Мао явно доверял Хуа настолько, чтобы поручить ему все дела, он отказался подтвердить то, что после его смерти власть перейдет к Хуа.
Мао нисколько не интересовало то, что будет после его смерти. На самом деле он мало верил в устойчивость своих «достижений».
Он единственный раз сказал несколько слов о будущем своему ближайшему окружению. Понимая, что умирает, он сказал им, что будут «потрясения», более того — «кровавые дожди и ветер с запахом крови». И потом Мао добавил: «Что будет с вами, одному Небу известно».
И Мао не оставил завещания, хотя ожидал смерти не меньше года и имел более чем достаточно времени для того, чтобы его составить.