Неизвестный Мао
Шрифт:
Во второй телеграмме Мао откровенно лебезил: «Я искренне благодарен за данные мне инструкции. Я их тщательно изучу и приму соответствующие меры… Что касается внутрипартийных вопросов, политика нашей партии направлена на единство. Такая же политика будет вестись в отношении Ван Мина… В этом я прошу Вас быть уверенным. Все Ваши мысли, все Ваши чувства близки моему сердцу…»
После этого Мао нанес Ван Мину два долгих визита.
25 февраля 1944 года Димитров написал, что очень доволен второй телеграммой Мао. Это и следующие послания были выдержаны в одинаковом тоне: «Мы можем работать вместе».
28 марта Мао попросил Владимирова отправить телеграмму его сыну Аньину. Он писал, чтобы тот не думал о возвращении в Китай. В телеграмме было сказано, что он очень рад успехам сына в учебе. Мао просил сына не волноваться о его здоровье, он чувствует себя хорошо. Также он просил передать
Таким образом, Мао сказал Москве: «Я принимаю вашу задержку Аньина в качестве заложника». С этим пониманием Аньип остался в Москве.
А тем временем Димитров предложил Ван Мину пойти на компромисс. Предупредив, что раскол — не его вина, Ван Мин пообещал работать с Мао, но попросил Москву обуздать его.
Результатом стала обоюдная холодность, но все же с преимуществом Мао. Ему было позволено задержать Ван Мина в Яньане и делать с ним все, что он пожелает, в том числе сколько угодно поливать его грязью. В действительности диффамация Ван Мина была главной частью яньаньской террористической кампании начиная с 1942 года. Целью бесконечных митингов и собраний было очернение Вана в глазах членов партии. На одном из таких сборищ, проводимых в отсутствие главного обвиняемого (Мао внимательно следил, чтобы Ван Мин был изолирован от партийных кадров), на сцену вышла жена Ван Мина и заявила, что все обвинения Ложны. Она попросила привести Ван Мина, чтобы он мог прояснить картину. Поскольку никто не шелохнулся, она зарыдала и бросилась в ноги Мао. Горько плача, она молила его о справедливости. Но Мао остался холоден, словно камень.
К концу кампании в умах людей накрепко засело представление, что Ван Мин является врагом номер один коммунистической партии и всех ее членов. Теперь он был уже не в том положении, чтобы соперничать с Мао. Тем не менее Мао все еще видел в нем угрозу, потому что этот человек остался несломленным. Через пять лет на его жизнь было совершено еще одно покушение [78] .
Одновременно, в 1943 году, Мао обратил пристальное внимание на Чжоу Эньлая, несмотря на то что Чжоу сотрудничал с Мао, делал для него грязную работу, помог устроить убийство Цзэминя и не дать Ван Мину уехать в Москву для лечения.
78
В 1948 году, собираясь в Россию, Мао опасался, что Ван Мин в его отсутствие может попытаться изменить ситуацию. Поэтому Ван Мину дали лизол, очевидно в качестве лекарственного средства от хронического запора. Лизол — это мощный дезинфектант, используемый для мытья мочеприемников. Ван Мин выжил, потому что жена немедленно прекратила вводить ему препарат, когда он начал кричать от боли. Ни с одним из лидеров КПК не происходило такого количества медицинских несчастных случаев, да и вообще серьезных неприятностей. Возможность ошибки исключена, поскольку назначивший лизол доктор был главным врачом Мао.
Ограниченный официальный циркуляр от 7 июля 1948 года и некоторые другие медицинские документы признали эту «медицинскую ошибку», но сделали козлом отпущения женщину-фармацевта. В сентябре 1998 года знакомый врач позвонил ей по нашей просьбе. После обмена приветствиями коллега сказал:
— У меня здесь писательница, которая хотела бы поговорить с тобой о клизме.
— Я ничего не знаю, — ни минуты не задумываясь, ответила фармацевт.
— Какое лекарство вы дали?
— Не знаю. Забыла.
Создалось впечатление, что это дело на протяжении пятидесяти лет занимало все мысли фармацевта.
Мао хотел большего, чем просто почтительное уважение. Ему нужен был до смерти напуганный, сломленный Чжоу. Террористическая кампания 1942–1943 годов угрожала представить Чжоу шефом шпионской сети. Именно для того, чтобы сфабриковать обвинение против Чжоу, Мао заявил, что все коммунистические организации в контролируемых националистами районах поголовно состоят из шпионов Чана. Ведь именно Чжоу являлся ответственным за эти организации. Чтобы заполучить Чжоу в Яньань и пропустить его через террористическую мясорубку, Мао начал слать грозные телеграммы, требуя прибытия Чжоу из Чунцина. В одной из них, от 15 июня 1943 года, было сказано: «Не тяни время… чтобы избежать людских пересудов». Когда Чжоу в июле прибыл в Яньань, Мао первым делом предупредил его: «Не оставляй свое сердце в стане врага!» Чжоу запаниковал и принялся превозносить Мао в благодарность за «теплую» встречу. В ноябре 1943 года он в течение пяти дней каялся перед Политбюро, утверждая, что «совершил очень тяжкие преступления», был «сообщником» Ван Мина, иначе говоря, был слугой не того господина. Затем он поведал более широкой партийной аудитории, что он и другие партийные руководители были сущим несчастьем и что Мао спас от них партию. Полностью прирученный Чжоу верой и правдой служил Мао до конца своих дней.
Последним человеком, которому Мао решил «обломать клыки», был Пэн Дэхуай, действующий командир 8ПА. Пэн был в оппозиции Мао еще в 1930-х годах. В 1940 году он позволил себе не подчиниться Мао и провел единственную за всю японо-китайскую войну широкомасштабную воинскую операцию красных против японцев. Он сделал еще кое-что, взбесившее Мао ничуть не меньше, — попытался претворить в жизнь некоторые идеалы, которые Мао считал чисто пропагандистскими. «Демократия, свобода, равенство и братство, — утверждал Мао, — есть концепции, которые следует применять только в наших политических целях». Он не уставал бранить Пэна за то, что тот «говорил о них как об истинных идеалах».
Мао терпел Пэна, потому что этот человек был очень полезен для расширения армии и управления базами (на базах, находящихся под управлением Пэна, царила не такая угнетающая атмосфера, как в Яньане, да и отношения коммунистов с местным населением были неплохими). Осенью 1943 года Мао вернул Пэна в Яньань и если не включил его в список своих первоочередных врагов, то только потому, что не хотел иметь дело со слишком большим числом противников одновременно. Пэн не выбирал слова, когда говорил о многих вещах, которые ему не нравились в Яньане, включая попытку Мао создать культ своей личности, — это Пэн считал в корне «неверным». Однажды, беседуя с молодым членом партии, который только что был освобожден из «тюрьмы», Пэн признался, что «в одиночестве очень трудно выстоять с честью».
С начала 1945 года Мао начал кампанию по подрыву репутации Пэна и доверия к нему. На бесконечных митингах прихвостни Мао осыпали его оскорблениями и обвинениями, позже Пэн говорил об этом периоде: «Меня имели сорок дней». Атаки на Пэна не прекращались вплоть до капитуляции Японии, когда Мао понадобились военачальники калибра Пэна, чтобы сражаться с Чан Кайши. К этому времени Мао уже успел поставить на колени всех своих оппонентов.
Глава 25
Наконец-то! Высший партийный лидер!
(1942–1945 гг.; возраст 48–51 год)
Вследствие кампании террора, проводимой Мао, у него появилось так много врагов — от новичков рекрутов до ветеранов партии, — что он перестал чувствовать себя в безопасности и удвоил свою личную охрану. Осенью 1942 года была создана специальная «преторианская гвардия». Мао отказался от своей резиденции в Янцзямине и переехал в Цзаоюань — изолированную обитель службы безопасности, расположенную в нескольких километрах от Яньаня. Окруженное высокими стенами и прекрасно охраняемое поместье было местом, от которого все старались держаться подальше. Любой человек, неосмотрительно появившийся поблизости, мог навлечь на себя подозрения в шпионаже. Там Мао построил для себя особое убежище, способное выдержать самые тяжелые бомбардировки.
Но даже Цзаоюань не была в полной мере безопасна. За ней, укрытая ивами и тополями, скрывалась тропа, ведущая через заросли диких хризантем в глубину холмов, в тайное логово. Там, в местечке под названием Хоугоу (Бэк-Ревин) на склоне холма для Мао было построено несколько жилых домов. Тропу расширили, и машина Мао могла проехать до самой двери дома. Только очень ограниченный круг людей знал, что Мао обитал там.
Главная комната Мао, как и во всех его резиденциях, имела второй выход, ведущий в подземное убежище, прорытое до противоположного склона холма. Еще один ход вел прямо к сцене большого зала, и Мао мог выйти на сцену, не появляясь снаружи. Зал и жилые помещения Мао так органично вписались в окружающий пейзаж, что о существовании этих сооружений нельзя было даже заподозрить, пока на них не наткнешься. Но из жилища Мао тропа, ведущая вверх, хорошо просматривалась. Зал для выступлений, как и большинство других общественных зданий в Яньане, проектировался человеком, изучавшим архитектуру в Италии, поэтому внешне напоминал католический собор. Но этот зал не использовался по прямому назначению — в нем было проведено только несколько собраний службы безопасности. Мао хотел, чтобы о нем никто не знал. Сегодня жилище Мао заброшено, а грандиозный зал полуразрушен. Его руины, напоминающие развалины древнего католического храма, окружают только лёссовые холмы и овраги, простирающиеся во все стороны насколько хватает глаз.