Неизвестный Нью-Йорк. История. Легенды. Предания
Шрифт:
Верю!
Значит, ты существуешь!..
Но сквозь сжатые пальцы уходят в прошлое мои зори, полдни, вечера…
Рейс Москва — Нью-Йорк. Год 1977-й
…До вылета в Нью-Йорк оставалось 55 минут. Отец игриво подмигнул симпатичной сотруднице таможни и вошел под желтую арку детектора металлов. Зазвенело. Девушка нахмурилась.
— Выложите все из карманов: ключи, зажигалки, металлические предметы. Снимите часы.
Отец поспешно выполнил указание и снова шагнул под желтую арку. Упрямый прибор продолжал настаивать на своем. Звон повторился.
За моей спиной остряк из очереди серьезно заметил:
— Все ясно. У него спрятано оружие. Это главарь мафии.
— Очки, ремень, ключи, монеты… — монотонно произнесла сотрудница таможни.
— Больше ничего металлического… — Отец развел руками.
Но неумолимый детектор продолжал враждебно звенеть.
Отец вдруг хлопнул себя по лбу.
— О черт! Осколок бомбы! Напоминание о Берлине сорок пятого года…
Таможенница понимающе кивнула головой и сделала жест рукой: проходите.
А через тридцать минут мы уже сидели в самолете.
Рейс Москва — Нью-Йорк.
Взлет…
Мои путешествия — это не только тайны в пространстве и во времени, но и тайны человеческой души, мышления, поступков и деяний. Каждая встреча, пусть даже самая мимолетная — тоже путешествие: к человеку, его жизни, истории, проблемам…
Пассажир рядом с нами несколько раз перекрестился. Его тоненькие седые усы нервно вздрагивали. Он смешно морщил мясистый нос, ерзал в своем кресле, озирался, бросал настороженные взгляды на меня и отца, бормотал что-то неразборчивое.
Потом он вдруг резко выдохнул, блаженно улыбнулся, расслабился и отчетливо произнес:
— Слава богу! Пронесло!
Я вопросительно взглянул на него. И сосед пояснил.
— Гостил я на родине, на Украине. Четверть века не был там, не видел родных. А теперь возвращаюсь домой у Канаду. Боялся, КГБ сцапает. Это ж надо! Разрешили встретиться с родичами, поцеловать хату, где родился.
— А почему вас это удивляет?
— Та я ж бандеровец. Драпанул в сорок пятом у Германию, а потом у Канаду.
И много ты людей угробил? — отец покосился на соседа.
— Та никого я не гробил. Я у Стэпана Бандэры в ординарцах служил…
Тревога Америки — это моя тревога!
Америка для меня — не просто далекая страна за океаном.
Она приютила моего деда в девятьсот шестом, когда он бежал из России от царской расправы. Ему грозила виселица.
Повезло. Сумел бежать. У каждого в жизни случается свой Великий исход — жизненно важная необходимость отправиться вдаль от родных берегов, в неведомые края.
Здесь, в Америке, родился мой отец, его старшая сестра Анна и его братья.
Здесь живут мои родные и друзья.
Здесь я встречу Джейн…
Но это произойдет потом.
А пока мы с отцом мчимся в «Боинге» через Европу и Атлантику навстречу американским родным и друзьям, навстречу новым тайнам на карте Земли.
Первая прогулка по Бродвею
Асфальт — стекло. Иду и звеню. Леса и травинки — сбриты. На север с юга идут авеню, на запад с востока - стриты. А между — (куда их строитель завез!) — дома невозможной длины. Одни дома длиною до звезд, другие — длиной до луны. Есть, что поглядеть московской братве. И за день в конец не дойдут. Это Нью-Йорк. Это Бродвей.… — Днем?! На Бродвей?! Что ты там увидишь? Это так же нелепо, как рассматривать рано утром лицо женщины, когда она еще не воспользовалась косметикой…
Советы американских друзей.
Я их выслушал и отправился… днем.
Знаменитый! Роскошный! Порочный! Таинственный! Несчастный! Удачливый! Проклятый! Сверкающий! Жестокий!..Он чувствовал себя неуверенно без рекламных огней и горящих витрин. Он растерянно жмурился от солнечных лучей. Отдыхал от ночной работы.
В тридцатых годах Илья Ильф и Евгений Петров, побывав здесь, писали: «Мы стояли на самом популярном углу в Штатах, на углу 42-й и Бродвея. ”Великий Белый Путь”, как американцы титулуют Бродвей, расстилался перед нами.
Здесь электричество низведено (или поднято, если хотите) до уровня дрессированного животного в цирке. Здесь его заставили кривляться, прыгать через препятствия, подмигивать, отплясывать. Спокойное эдисоновское электричество превратили в дуровского морского льва. Оно ловит носом мячи, жонглирует, умирает, оживает, делает все, что ему прикажут.
Электрический парад никогда не прекращается. Огни реклам вспыхивают, вращаются и гаснут, чтобы сейчас же снова засверкать; буквы, большие и маленькие, белые, красные и зеленые, бесконечно убегают куда-то, чтобы через секунду вернуться и возобновить свой неистовый бег.
На Бродвее сосредоточены театры, кинематографы и дансинги города. Десятки тысяч людей движутся по тротуарам. Нью-Йорк один из немногих городов мира, где население гуляет на определенной улице. Подъезды кино освещены так, что, кажется, прибавь еще одну лампочку — и все взорвется от чрезмерного света, все пойдет к чертям собачьим. Но эту лампочку некуда было бы воткнуть, нет места…»
Что изменилось на Бродвее с той поры, как о нем писали Ильф и Петров?
Многие утверждают, в облике американских городов есть что-то враждебное, холодное. Особенно достается Нью-Йорку.
Мне повезло. Я увидел Бродвей в лучах августовского солнца.
Резкие границы света и тени на домах, сочетание цветов напомнили мне картины Сарояна.
Солнце отыскивало темные закоулки и освещало их. Торопилось. Оно спешило уничтожить все, что напоминало ночь.
Скорей, пока не настали новые сумерки! Пока тысячи рекламных огней не охватили знаменитую улицу. Пока не началась другая — вечерняя жизнь Бродвея.