Неизвестный Олег Даль. Между жизнью и смертью
Шрифт:
Бесспорно, очень важно, что <именно> играешь. Но не менее важно и как играешь. Для меня хорош тот зритель, которого я могу приравнять <допустим> к истинному ценителю футбола. Истинный ценитель не вопит во время матча, <не скандирует дурацкие рифмованные строки> не вскакивает, не размахивает руками, <не машет флагами или шарфиками под цвет знамени любимой команды> нет! Он сидит почти неподвижно, все эмоции сжигает внутри себя и кристально смотрит, смотрит: ну-ка, как они это совершат? Как
Я был на фестивале театров в Эдинбурге и видел, как англичане-театралы смотрят «Гамлета»; пьесу они знают наизусть, им важно, как на этот раз она будет сыграна. Если кто-то рядом хихикнул или ойкнул, он окинет соседа уничтожающим взглядом (показывает), дескать, о чём это вы, <любезный>?..
Слова Бориса Андреевича врезались мне в память, в душу, в сердце, и я дал себе <раз и навсегда> слово: только жить, а не играть. Тогда как станет соответствовать что (если, конечно, это что — достойная драматургия).
И ещё <хотелось бы вспомнить> об одном учителе, о Николае Александровиче Анненкове. Он говорил нам: «Что ты делаешь? Вот отсюда надо извлекать суть, изнутри, из солнечного сплетения!.. Где мама?» «Где мама» на его режиссёрском и <педагогическом> диалекте означает: «Где твоё человеческое <личностное> начало, твоя всамделишная сущность?»
Это я тоже запомнил и принял навсегда. Честно говоря, по молодости лет многие роли я сыграл легко и лихо, с налёта, без особых раздумий <не утруждая себя глубокими размышлениями>, но в каждом случае — из солнечного сплетения, как учил меня Анненков. Теперь стал старше, в мае стукнет сорок, стал больше размышлять, однако принцип «где мама?» остаётся неизменным.
— Вспоминаешь ваши работы в кино — в фильмах «Хроника пикирующего бомбардировщика», «Женя, Женечка и «катюша»», «Земля Санникова» и другие, и прослеживается определённая линия, сквозной образ человека романтичного, отважного <правдивого> и бескомпромиссного. Можно считать это вашим творческим кредо?
— <Вы уж меня> извините, <но> это чересчур возвышенно <звучит>: «кредо», «романтичный», <«бескомпромиссный»>. Мои персонажи живут просто и честно, они прямы <и искренни, естественны во всех человеческих действиях>, а, следовательно, вступают в <разнообразные> конфликты <со своими современниками и> с жизнью. Таков <кстати> и следующий герой, которого я играю на «Мосфильме», химик, сделавший большое открытие…
Впрочем, увидите фильм, сами и дадите оценку.
— Олег Иванович, а почему вы пошли <именно> в актёры?
— Перебрал все возможные профессии и нашёл лишь одну, в которой можно быть кем угодно: и лётчиком, и пожарным, и химиком, и Флоризелем… Наш курс (выпуска 1963 года) оказался самым озорным в училище. Анненков восклицал: «Откуда только набрали этих шалопаев, <этих вертопрахов> этих мыслителей, этих изобретателей!» Мы учились вместе с Мишей Кононовым, Виктором Павловым, Виталием Соломиным — что, неплохие «визитные карточки» курса?
— Ну, а дальше — что намерены делать? Имею в виду не конкретные роли, а вообще путь после сорокалетия?
— Как и до сей поры: рисовать, писать стихи, прозу. Вот, написал сценарий. Возможно, испытать себя в кинорежиссуре — чувствую, что приближаюсь к этому. Видите, до каких признаний дошло
Интервью взял Э. Церковер. «Неделя», 12–18 января 1981 г.
Ирина Хондкарян
Непростой сосед
В середине июня 1978 года во всём нашем огромном доме «на куриных ногах» в начале Смоленского бульвара морили тараканов. То есть морили мы сами — жильцы, облачённые в соответствующие одежды, защитные маски и «вооружённые» какой-то отвратительной дрянью.
Вытрясая эту отраву из пакета по наружному краю порога квартирной двери, я услышала, как на нашем 17-м этаже за моей спиной открылись створки лифта. Обернулась и увидела высокого, вроде бы неприметного молодого человека в джинсовом костюме и с характерной сумкой на плече. Он неторопливо осмотрел коридоры, сориентировался и направился в наше крыло. Пройдя мимо меня, стал открывать ключами квартиру № 207 — соседнюю с нами и пустующую тогда.
Трудно теперь представить себе более идиотскую ситуацию, но я спросила его:
— Скажите, вы наш новый слесарь?..
Он посмотрел на меня с двояким выражением: как на полную дуру, но очень по-доброму…
Ответа я не дождалась, так как на следующем лифте подъехала не менее молодая и симпатичная женщина, и они прошли внутрь квартиры. Он пробыл там недолго. Выйдя в коридор, уже как у «своей» спросил:
— Вы не скажете, как отсюда покороче… э-э… пройти на Малую Бронную?
Совершенно ошарашенная тем, что слесари в наш дом (пусть и элитный!) стали ездить аж с Бронной, я, объяснив ему дорогу, решила разъяснить этот вопрос у «хозяйки» и постучала в эту недавно освободившуюся квартиру:
— Простите, но сантехник…
— …? Это мой муж!
— …? Вы знаете, мне очень знакомо лицо вашего мужа…
— Да-да! Это мой муж — артист Даль! Меня зовут Лиза. Вы не знаете, какой номер телефона в этой квартире?
Потом она объяснила мне их ситуацию с квартирным вопросом: есть вариант съехаться в эту, сдав государству две «на выселках». Я тут же стала её уговаривать:
— Немедленно соглашайтесь! Квартира прекрасная, место великолепное! Обязательно соглашайтесь!
Уж и не знаю, насколько я повлияла на их решение, но через считанные дни Дали перебрались в наш дом, и мы стали соседями по площадке. Соседские отношения со знаменитостями такого уровня известности и столь сложного, непростого характера — дело трудное. Панибратство исключалось нами. Контакты по делу и без такового сводились к минимуму им самим. Поэтому, при всей моей всегдашней любви к Олегу, как к артисту, чисто человеческие проявления отношения к нему «изливались» крайне редко: по мере возможности, грубо говоря. В коридоре же, лифте, подъезде, на улице он всегда очень вежливо и галантно со мной здоровался.
…Тем же летом их переезда по телевизору прошла премьера фильма «Золотая мина», где Даль играл жуткого преступника — убийцу. Мой муж Армен, ехавший вскоре с ним в одном лифте, как-то робко заговорил об этом фильме, этой роли, что-то спросил… И, к своему удивлению, нашёл в Олеге… собеседника! Притом, что оба были мужиками, очень много повидавшими в жизни (конечно, каждый по-своему) и не очень общительными в обычном понимании этого слова. Тот диалог, о полном содержании которого, естественно, не рассказывалось, столь впечатлил Армена, что через некоторое время он вдруг сказал мне: