Неизвестный солдат

Линна Вяйнё

Придя в себя после ошеломляющего толчка, Хиетанен поднялся. Все вокруг него кричали и стонали. Он нащупал заднюю дверь и толчком открыл ее. Посыпался новый град пуль. Один из раненых подполз к его ногам и закричал:

— Машина горит!… Машина! Помогите мне выйти наружу.

— Где водитель и санитар? — крикнул Хиетанен.

— Убиты. Помогите мне.

Хиетанен подтолкнул раненого к двери, а сам ощупью пробрался в переднюю часть автомобиля и крикнул:

— Кто не может выйти сам, хватайтесь за мою руку. Я помогу выбраться. Кто может, пусть выходит самостоятельно. Все — в заднюю часть автомобиля!

Кто-то схватился за его протянутую руку, и, хотя

каждое усилие отдавалось режущей болью в голове, он подтащил человека по полу машины к двери. Этот солдат был ранен в бедро и, когда его нога волочилась по полу, кричал и стонал. В машине находилось шесть раненых, двое из них были убиты тем же залпом, что и водитель с санитаром. Помогая раненному в бедро выбираться из автомобиля, Хиетанен услышал, как последний из оставшихся в живых крикнул:

— На помощь!… Машина горит. У меня нет ног… Я не могу…

Крик оборвался в приступе кашля, так как автомобиль уже начал наполняться дымом. Хиетанен крикнул:

— Я сейчас! Я не оставлю тебя…

Первый, кому удалось вылезти, был тот самый новобранец, оберегая которого Хиетанен был ранен; он лежал рядом с Хиетаненом. Собственно говоря, он был в лучшем состоянии, чем Хиетанен, но в своем смятении не мог думать о том, чтобы спасать других, и старался лишь отползти и укрыться за автомобилем. Меткий выстрел пресек его попытку уцелеть.

Подтащив к двери второго раненого, Хиетанен выбрался из машины, чтобы помочь ему слезть, как вдруг этот солдат в ужасе крикнул:

— Нагнись… нагнись… они видят нас… Вон там…

Больше он ничего не успел сказать. По дверям автомобиля хлестнул залп, и он упал. Хиетанен тоже медленно повалился на бок. Тело его еще долго сотрясалось, прошиваемое пулеметной очередью. У сержанта Урхо Хиетанена снова не было никаких забот.

Автомобиль горел, шипя и потрескивая. Еще долгое время из него доносился кашель и крики:

— На помощь!… Почему вы меня оставили? Неужели вы не слышите… Я горю… Мое одеяло горит…

Некоторое время был слышен лишь кашель, затем снова донеслись душераздирающие крики:

— Куда же вы ушли, черт возьми? Я горю… Дайте мне автомат, я вас расстреляю. Всех расстреляю…

Пламя шипело. Раненый снова зашелся кашлем, затем перешел на умоляющий лепет:

— Не надо… Не надо… Люди добрые… Не надо больше… Я горю… Это Красный Крест…

Голос затих в треске огня. В яркой синеве летнего дня органом гудели эскадрильи бомбардировщиков. На юге, в стороне Ладожского озера, гремел ураганный огонь.

IV

Карилуото сидел на своем командном пункте и доедал парниковый помидор — последний остаток припасов, привезенных им из отпуска. После восторгов любви он оказался во фронтовой грязи, и это угнетало его, наполняя душу беспокойством. Он уже столько наслышался о различных этапах отступления, что мог составить себе полное представление о масштабах катастрофы: атакуемые штурмовиками маршевые колонны, уничтоженные склады, отчаяние, дезертирство и низкий боевой дух войск.

Тяжело было ему слушать эти рассказы. Рука об руку с поражением шел позор. Он полагал, что армия отступает с упорным сопротивлением, но не о том повествовали с юмором висельников солдаты, и их приправленные военным жаргоном истории были, безусловно, правдивы.

Конечно, и прежде иногда отступали, бежали от противника, объятые страхом, но тогда хоть стыдились и старались загладить проступок. Не то было теперь. Со смехом рассказывали солдаты о том, как они удирали, и отпускали шутки по этому поводу. Впрочем, они зубоскалили по

любому поводу, но его это задевало за живое.

Не страх он осуждал, ибо давно уже признался себе, что и ему ведомо это чувство, и свое боевое крещение он научился вспоминать, не щадя себя, таким, каким оно было на самом деле. Не будь он командиром роты, возможно, и он бы побежал, как другие. Однако его положение обязывало держать себя в руках и давало силы для атаки.Еще и поныне был жив в его памяти тот призрак, который когда-то так тревожил его, — тот седовласый капитан, который, став во весь рост, шагнул под огонь. Как часто в ушах Карилуото звучал тот хриплый голос: «Попробуем еще раз, прапорщик, должно же у нас получиться!» — и каждый раз он стонал от боли и стыда. Только когда он осознал, что сам уже более десятка раз поступил так же, тень Каарны оставила его в покое. То душевное состояние Каарны было ему знакомо. Как он завидовал людям, храбрым от природы! Но он хитро противился этой зависти, говоря себе, что такая храбрость не имеет особой, моральной ценности, а только практическую. И когда однажды зашла речь о безрассудной смелости Виирили, он с иронической улыбкой сказал: «Да, храбрее всех, по-видимому, лошади». Нет, он мог понять, что человек может испытывать страх. Но это безразличие! Этот юмор висельников перед лицом катастрофы! Он-то и вызывал слезы гнева на глазах Карилуото.

Вначале он не обратил особого внимания на перестрелку у себя в тылу. Только через некоторое время ему стало ясно, что там идет бой. Наверное, дозор?

Карилуото покрутил ручку телефона, но батальон не отвечал. Он вызвал к себе командира отделения связи роты и приказал привести к нему командира стоявшего в резерве третьего взвода. Когда тот явился, он дал ему задание: обеспечить своим взводом безопасность дороги, ведущей к командному пункту батальона. Не успел взвод отправиться выполнять поставленную перед ним задачу, как стрельба возобновилась. Теперь стрелял русский станковый пулемет. Карилуото невольно подумал о санитарной машине. Сейчас она должна находиться как раз в том месте. Но выявлялось еще одно, более важное обстоятельство: присутствие станкового пулемета говорило о том, что к шоссе вышла более крупная часть, а не один только дозор. Карилуото снова попытался связаться с батальоном, и снова безуспешно.

Собрав еще немного солдат, он послал их на помощь третьему взводу, а сам направился к артиллерийскому наблюдателю.

— Телефонная связь с батальоном прервана. С минометчиками тоже. Попытаемся связаться по радио.

Когда радиосвязь была установлена, с огневых позиций батареи сообщили, что у них тоже нет связи с КП батальона. По словам артиллеристов, оттуда пришли солдаты и рассказали, что Сарастие убит и противник перерезал шоссе. Взвод егерей делал все возможное, чтобы «заткнуть» прорыв перед их позициями. Немного погодя поступили и другие сообщения: огневые позиции минометчиков захвачены противником, капитан Ламмио дал приказ обозу отходить и собрал в подмогу егерям всех людей, каких только можно было наскрести.

Дыхание Карилуото участилось. Час его испытания пробил. Ламмио остался по ту сторону прорыва, и, следовательно, теперь он, Карилуото, был старшим по званию ротным командиром в батальоне.

— Свяжите меня с командующим боевой группой.

Карилуото закурил сигарету и глубоко затянулся, чтобы успокоиться. Беря наушники у прапорщика, он старался скрыть, как дрожат у него руки.

Разговаривать было трудно, так как из-за опасности радиоперехвата приходилось кодировать сообщение. Приказ командира боевой группы был краток: