Неизвестный Сухой. Годы в секретном КБ
Шрифт:
Производственные практики позволили нам изнутри ощутить ритм гигантского конвейера и правила поведения многих тысяч людей, занятых созданием сложных летающих машин.
Она была неотъемлемой частью учебного процесса. Выпускникам МАИ присваивалось офицерское звание лейтенанта запаса по специальности «Эксплуатация авиационной техники». Для нас это означало, что на случай войны мы должны быть готовы занять должность техника самолета.
Военная кафедра тогда еще размещалась в Главном корпусе. Там же в подвале располагался тир, где мы учились стрелять из малокалиберной винтовки настоящими патронами со свинцовыми пулями. Преподаватели военной кафедры — кадровые офицеры Вооруженных Сил занимались с нами с первого курса. А после второго — практика в воинской части по программе
Служба в армии традиционно воспринималась на Руси как личное бедствие. Это шло с тех времен, когда крепостных крестьян забирали в солдаты на 25 лет. Нам же, будущим авиационным инженерам, предстояло побыть «в шкуре» рядового солдата всего один месяц. Но наши офицеры, прошедшие суровую школу длительной воинской службы в Красной Армии, старались, чтобы мы запомнили этот месяц надолго.
Повестки о призыве на летние сборы нам вручили той же формы, как и для призыва на срочную службу: прибыть с вещами к 9.00 утра на стадион института.
Если мы и не воспринимали это как конец света, то мои проводы «в армию» были организованы компанией друзей по высшему разряду с обильным возлиянием горячительных напитков. В собственном деревянном доме моего школьного друга Юры Акопова шли интенсивные приготовления к застолью. Его добрейшая мама руководила приготовлением закусок, салатов и горячих блюд. В ее распоряжении было несколько наших девушек, с которыми мы дружили еще в школе. Мне и моему лучшему другу Валентину Кацу выпало самое ответственное задание — закупить спиртное. На его немецком мотоцикле BMW мы мчимся в гастроном на площади Восстания. Там был шикарный винный отдел. Коньяк высших сортов продавался четвертинками. «Московская водка» там была лучшего качества — с белой головкой. Грузинские и узбекские вина были в широком ассортименте. Не забыли мы и сладкие газированные фруктовые напитки. Погрузив все это в большой рюкзак, мы обнаружили, что он очень тяжел. Мотоцикл был без коляски. Мы водрузили рюкзак между передним и задним сиденьями. Валя сидел на краешке своего сиденья, почти на баке, а я надел лямки рюкзака за спину и примостился на краешке заднего сиденья, удерживая рюкзак обеими руками. К дому Юры Акопова доехали благополучно, и мои проводы начались…
Веселое застолье продолжалось далеко за полночь. Мне казалось, что все это происходит в последний раз, и мое будущее в большом тумане. Тосты следовали один за другим, и я был уже настолько «хорош», что, выйдя подышать в тихой ночи на высокое крыльцо, оперся на перила и полетел головой вниз. Мягкая земля клумбы оказалась спасительной, но шея еще долго болела. Это был сигнал заканчивать проводы.
Как я попал домой, как утром добрался с рюкзаком, приготовленным заранее, до института — помню плохо: Самочувствие было наисквернейшее. Но ясно помню, что мы под командованием нашего подполковника погрузились в теплушку — небольшой двухосный товарный вагон образца 1910 года. Тогда перевозки солдат в таких вагонах были нормой. Посередине вагона с обеих сторон большие сдвижные двери. А спереди и сзади — трехэтажные нары для сна и отдыха. Вся наша группа студентов в штатской своей одежде с рюкзаками и чемоданами разместилась в этой теплушке. Очень хотелось спать, и мы с удовольствием под стук колес растянулись на досках нар, покрытых сеном. Куда нас везут — большой секрет. Только потом наш подполковник сообщил: город Вольск Саратовской области.
Всем очень хотелось пить, и на полу посреди вагона стояло ведро с водой, к которому была привязана кружка. Уже в конце ночи наш товарный вагон загнали в какой-то тупик и должны были прицепить к другому составу. Машинист маневрового паровоза, не предполагая, что в одиноко стоящем товарняке могут находиться люди, сходу так шарахнул нашу теплушку, что все мальчишки, лежавшие с краю на одной половине трехэтажных нар, как горох посыпались вниз, на пол вагона. Мне «повезло» больше: с третьего этажа нар я мягким местом угодил в наше питьевое ведро и погнул его. Наш подполковник в военной форме побежал к машинисту, махал кулаками и что-то орал.
Утром на какой-то большой товарной станции, где параллельно стояли несколько составов, меня послали за водой с немного выправленным ведром. Мой путь к станции пролегал под вагонами составов. Пока я расспросил на станции, где вода, пока ждал своей очереди, пока наполнял свое ведро — время шло, и я с опаской поглядывал на стоящие составы, в любую секунду
В школу младших авиационных специалистов (ШМАС) Военно-Воздушных Сил, расположенную на высоком берегу Волги в 12 километрах от городка Вольск, мы прибыли к вечеру и сразу были отправлены в солдатскую баню. Выстиранная и выглаженная бывшая в употреблении солдатская форма сделала нас всех сразу одинаковыми.
Лето 1951 года выдалось жарким. А здесь, под Саратовом, заволжские степи раскалились до предела. Но нам выдали зимнее солдатское нижнее белье: кальсоны и рубаха из плотной и тяжелой хлопчатобумажной ткани. Ночью в казарме дежурный сержант из местных сдергивал с нас простыни, и если обнаруживал подмену кальсон на домашние трусы, то давал три наряда вне очереди. Наличие белой рубахи под гимнастеркой в течение дня было также обязательным. Мой личный гардероб дополнялся тяжеленными кирзовыми сапогами 42-го размера вместо моего 38-го. Чтобы не стереть ноги, мне пришлось навернуть две пары портянок. Наши вожделенные взгляды на прохладные воды могучей Волги были пресечены сообщением: «Приближаться к берегу реки запрещено. Холера!» На всех занятиях в течение дня воротничок гимнастерки должен быть застегнут на все пуговицы.
Солдатская еда, меню которой в ШМАС было с годами отработано на новобранцах, была для нас, московских студентов, серьезным испытанием. Тем более что за длинным общим столом нашлись шутники, громко сообщавшие страшные новости с кухни. Вроде той, что макароны, которые нам подали, были извлечены из желудка умершего вчера солдата. Во время еды кто-то вскакивал и, зажав рот рукой, бежал в туалет. Некоторые к еде в первые дни не прикасались.
Жара и плохое питание обессилили нас. А тут команда: марш-бросок на 12 километров в город Вольск. Расстегнуть две верхние пуговицы гимнастерки запрещено. Поясные ремни затянуты. Ну а мои сапоги… казались мне двумя гирями на ногах. И все же мы одолели это испытание.
В Вольске, который славился своим пивом и секретными испытательными центрами боевых отравляющих веществ, мы прибежали на военный склад. После часового отдыха в тени деревьев и полной экипировки мы зашагали в обратный путь. Теперь о пробежках и речи быть не могло. Каждый из нас был увешан противогазом, карабином и скатанной шинелью. Кроме этого, по очереди надо было вдвоем нести тяжелый ручной пулемет Дегтярева или ящике патронами и взрывпакетами. Силы оставляли нас, но мы шли и несли. Воды не было, и мы только облизывали пересохшие губы. Последние метры я шел, как в тумане. Мы опустили нашу амуницию на землю, и все потянулись к умывальнику пить. Я помню, что сделал несколько глотков столь желанной воды и… очнулся вечером в палате военного госпиталя в Вольске. Рядом со мной лежали еще трое наших ребят. Они-то мне и поведали, что у нас всех был «тепловой удар», что воду пить нельзя было. Нас продержали еще весь следующий день, а к вечеру привезли на грузовике обратно к нашим казармам. Начальство встретило нас с улыбкой: «Ну что, слабаки, очухались? Идите на ужин».
Наши домашние рюкзаки и чемоданы были заперты на складе, и только раз в день в течение часа, с 5 до 6 вечера, мы имели к ним доступ. Моя мама положила мне большую пачку овсяного круглого печенья. Как я ждал этого часа! Я доставал из пачки одну печенинку и с таким наслаждением ел. В ней было все: и сладость, и тепло дома, и чувство защищенности.
Ближе к концу нашего первого месячного сбора, когда мы совсем уже изнывали от жары и духоты, вдруг полил сильный дождь. На плацу, где мы в это время занимались, мгновенно образовались большие лужи. И, не сговариваясь, как по команде, мы упали в эти лужи и лежали, блаженно улыбаясь.