Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)
Шрифт:
Из известных деятелей русской культуры в эмиграции симпатии к «великим диктаторам» того времени — Муссолини, Франко, Пилсудскому, публично демонстрировал близкий знакомый Т.С. Варшер — Мережковский — вселенский христианин и «христианский анархист», возомнивший себя
<...> предтечей грядущего Царства Духа и его главным идеологом. Иными словами, в его представлении они (вожди — М.У.) должны были нуждаться в нем, а не он в них. Диктаторы, как Жанна д’Арк, должны были исполнять свою миссию, а Мережковский — давать директивы136.
В начале 1930-х Д. Мережковский, старавшийся обрести покровительство дуче, жил по приглашению последнего в Италии. Он трижды встречался с Муссолини: 4 декабря 1934 г., 28 апреля и 11 июня 1936 г. В итоге итальянское правительство оплатило пребывание Мережковского в Италии для работы над исследовательско-биографической книгой «Данте» (на итальянском: Болонья, 1938; на русском: Брюссель, 1939). Во время пребывания в Риме супруги Мережковские все время «находились под контролем политической полиции»137. Живя в «Вечном городе», они часто виделись с Вячеславом Ивановым — своим старым товарищем из стана русского символизма, и его хорошей знакомой Т.С. Варшер, с которой Гиппиус состояла в переписке с конца 1920-х по конец 1930-х.
С редкой для нее дружественностью и теплотой Гиппиус писала в 1937 г. в статье «Душа живая (К юбилею Т.С. Варшер)»138, машинописная копия которой с пометками И.М. Троцкого хранится в его YIVO-архиве:
<...> нельзя, невозможно не завидовать ее энергии, силе жизни и глубине сердца, не говоря уже о какой-то общей талантливости ее существа. Мы оба, я и Мережковский, благодарны судьбе за встречу с ней.
Однако «оба» — это всего лишь фигура вежливости по адресу юбилярши. В действительности дружила Варшер только с Зинаидой Гиппиус, поскольку Мережковский ее не выносил — она раздражала его своими бесконечными рассказами об археологии139.
Что же касается собственно Татьяны Варшер как человека и гражданина, то итальянский фашизм она, скорее всего, воспринимала не «идеологически», а сквозь призму своего профессионального увлечения античной культурой. Для нее было чуждым видение фашизма Муссолини в контексте провиденциальных мечтаний Мережковского или идей другого духовного вождя русского символизма — Эмилия Метнера, считавшим его «социальным эквивалентом возрождения через психотерапию личности»140. Прежде всего Варшер была «ученой женщиной» — археологом и специалистом по античной истории. Итальянское же фашистское правительство, заинтересованное в изучении истоков нации, открыло несколько специализированных исторических институтов общенационального значения: Институт новой и новейшей истории, Институт древней истории, Институт нумизматики, Институт истории средневековья, Институт истории Рисорджименто. Все это сопровождалось существенным расширением бюджетных ассигнований для исторических научных учреждений. При всех своих различиях в идеологии и политике все тоталитарные страны Европы (нацистская Германия, Италия, Испания, СССР) стремились превратить научные разработки, в первую очередь гуманитарной направленности, в свое идеологическое орудие. Министерство национального воспитания Италии, например, открыто требовало, чтобы исторические исследования в Италии были, наконец, направлены в русло того единства директив, которое составляет фундамент, необходимый для развития исторических наук и для нашего освобождения от иностранной культуры141.
Несмотря на ангажированность итальянской гуманитарной науки того времени, ее нацеленность на изучение артефактов Римской империи несомненно импонировала Т.С. Варшер, а идеологическую компоненту официального интереса к истории античности она не замечала или (как это наблюдалось и в научном мире СССР) воспринимала как своего рода неудобство, с которым нужно мириться и аккуратно обходить.
По заказу итальянского правительства Варшер работала, в частности, над «Топографическим кодексом Помпей» («Codex topographicus pompejanus»), до сих пор являющимся классическим научным пособием в своей области. Что же касается собственно муссолиниевской «доктрины фашизма», то маловероятно, чтобы горячей поклоннице либеральных демократов П.Н. Милюкова и М.И. Ростовцева были по душе антиперсоналистский пафос тоталитаризма, «стройность и четкость фаланг новых цезарей».
Большую часть своей жизни Татьяна Варшер посвятила изучению раскопок Помпеи и Геркуланума, а также исследованию античной истории в период расцвета этих городов. В этой области ее творчество плодотворно и разнообразно. Она опубликовала на немецком языке туристический «Путеводитель по помпейским руинам»142, который в 1930 г. перевела и издала на английском «Помпеи за три часа»143; создала подробную фотографическую документацию помпейских археологических раскопок, уделив особое внимание изобразительным мотивам их живописи (большинство фотографий датировано 1942 годом); составила в 1940-1942 гг. до сих пор, к сожалению, неопубликованный «Catalogo illustrate degli affreschi del Museo nazionale di Napoli» («Иллюстрированный каталог фресок Государственного Музея Неаполя») и монументальный «Codex topographicus pompejanus» (состоящий из 25 томов) — над ним она работала с начала 1920-х и до конца жизни144.
16 мая 1957 г. в нью-йоркской газете «Новое русское слово» была опубликована статья И.М. Троцкого «Татьяна Варшер (К 50-летию ее научной и литературной деятельности)». Читаемый сегодня, текст, написанный в манере «юбилейного панегирика», выглядит на удивление сухим и отстраненным. Поздравляя юбиляра, автор мало говорит о ней от себя лично, довольствуясь определениями общего характера: «кипучий темперамент», «неуемная энергия», «жизнерадостность», «творческий пыл», «задор молодости» и т.п. При этом он опускает даты и другие «знаковые» биографические подробности жизни Т.С. Варшер, хотя добросовестно перечисляет имена археологов и историков античности, которые высоко оценивали ее научные достижения. Текст юбилейной статьи выглядит достаточно странно, поскольку И.М. Троцкий, как уже упоминалось, был не только знаком с Татьяной Сергеевной с начала 1920-х (факт, который она подчеркивает в своем личном обращении к нему, публикуемом ниже), но и, как явствует из тональности ее письма, поддерживал с ней весьма дружеские отношения. Более того, статью Зинаиды Гиппиус «Душа живая», судя по карандашным пометкам, Троцкий читал очень внимательно; по всей видимости, ему было важно уяснить, какие именно характеристики женщины-ученого выделила в качестве наиважнейших женщина-литератор — их общая знакомая, признанный мастер литературного портрета, известная своим острым глазом, у которой, по меткому определению современника-рецензента145:
Хороши не только чрезвычайно своеобразные описания, но и замечания в сторону, всегда умные, часто злые и насмешливые.
В своей статье И.М. Троцкий цитирует З.Н. Гиппиус очень выборочно, поэтому приведем заинтересовавший его отрывок полностью:
Для русского человека быть в Риме и не видеть Татьяну Варшер гораздо непростительнее, чем не видеть Папу. Кто она? Ученая женщина? Да. Но если б она была только это, или даже если б походила, главным образом, на «ученую женщину» в обычном представлении, мне, портретисту, описателю «Живых лиц», нечего было бы о ней сказать. О ее работах, ученых заслугах в археологии, уже достаточно писалось специалистами: пусть они и продолжают, у меня же своя специальность.
«Самое интересное в мире, — говорю я в одной из моих статей, — это “живой человек”. Весь, как он есть, настоящий, с его душой, с его талантом, с его ошибками, с его особенностями... ведь каждый — единственный». Я и теперь так же думаю, но это относится, конечно, только к живому человеку: есть, и очень много, полумертвых, даже совсем мертвых, таких, чьи души по слову давно мучаются в аду, пока тела их пребывают на земле. Татьяна Сергеевна Варшер именно тем и пленяет, что она «живой» человек в самой высшей степени. В нее попало столько бергсоновского 'elan vital146, что не всякий бы с ним справился, да и сама она не всегда справляется. Во всем, за что она ни берется, или что на пути не встречается — от главного, научной работы, которой она живет, до журналистики, и даже вплоть до мелочей жизни, — решительно во всем чувствуется эта ее бурная сила. Если, в отдельных случаях жизни, взрывы бывают не в меру того или другого обстоятельства, то надо признать, что лишь эта сила и способность взрывов могли помочь Т.С. в ее борьбе с жизнью, с судьбой, сохранить ее «живым человеком», и ее труд.
Но и другое еще хранило и хранит Татьяну Сергеевну: это неутомимая и неутолимая, откуда-то из глубин сердца идущая, — доброта. Не та quasi христианская доброта, ровная с холодком, <...> а тоже бурная, страстная, личная, похожая, если уже сравнивать, на «расширенное материнство». Так она относится ко многим из своих учеников и учениц, местных или группами приезжающих из различных стран, чаще из Англии. Эта молодежь — не праздные туристы. Т.С. часто сопровождает их в Помпеи, — «царство Варшер», как я говорю иногда, смеясь. Некоторые из этих молодых англичан остались с ней и до сих пор в самых милых отношениях, пишут ей из Англии. Но не этих одних принимает в душу Т.С. Достаточно ей столкнуться с каким-нибудь человеком в несчастьи, временном или постоянном (эти — чаще бывают русские) — она, если ей симпатичен, начинает действовать не жалея сил и времени, бегает по Риму, пишет письма, а пока пристраивает «усыновленного» к себе, делится своим куском хлеба. А кусок этот очень невелик...