Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)

Уральский Марк Леонович

После рассказа о научных успехах своих учеников Баршер вспоминает о своем «первом общественном выступлении» — ее публичной отповеди профессору И.А. Шляпкину, позволившему себе в одной из своих лекций на Бестужевских курсах антисемитские высказывания. Эту историю, получившую тогда неожиданно большой общественный резонанс¹⁵⁹, Бартер описывает и в другом своем письме (см. ниже письмо Т.С. Бартер к А. Жерби от 5 апреля 1957 г.). Здесь же она, как важный «курьез», отмечает, что <...> в 1918 г. <...> в Литературной столовой ко мне подошел Шохор-Троцкий (математик), представился мне и сказал, что он помнит о моем выступлении: барон Гинзбург¹⁶⁰ прислал мне тогда в кассу бедных студентов 500 рублей и о случае было известно в еврейских кругах Петербурга. Если в статье обо мне будет рассказано об <этом> моем первом общественном выступлении — я буду рада.

<...> В Н<овом> р<усском> с<лове> — 1о октября 1950 года есть статья «70 летие Т.С. Варшер-Сусловой»¹⁶¹. Суслову надо отставить — будут говорить, что я родственница большевику¹⁶². И, ради Бога, ничего не говорите о моем тяжелом материальном положении. У меня хорошая квартира, я живу с приемной дочерью, на прокормление <...> более или менее хватает. А когда присылает «Литературный фонд» — хватает и на другое необходимое. А воззвание кончится тем, что кто-нибудь пришлет 2 доллара, — а унижений на 1000.

И.М. Троцкому я пошлю письмо Halperin'а¹⁶³ — так, чтобы навсегда покончить со сплетней — клеветой, что я была наци. Откуда это исходит — я, конечно, знаю. Это грязь, — в ней не надо копаться, согласно русской пословице «не тронь... не завоняет».

Простите, что отняла у Вас много времени.

Преданная Т. Варшер

Приписка:

Мой любимый американский ученик прислал мне денег специально на почтовые расходы! Материалы высланы на Ваше имя 25.03.

Среди бумаг И.М. Троцкого письма Halperin'а не обнаружено, зато имеется предыдущее письмо Т.С. Варшер к

А. Жерби — от 5 апреля 1957 г., в котором говорится следующее:

Дорогой Алексей Григорьевич, итак я опять потерпела неудачу в Н<овом> Р<усском> С<лове> — конечно, дело не в том, что нет места, — а в чем я не знаю! <...> Я и написала гл<авным> обр<азом> для того, чтобы окончательно убедиться в том, что г. Вейнбаум меня печатать не желает. Ну и не надо!

Кстати, — я сейчас понемногу готовлюсь к смерти: уничтожаю письма. (Письма Ростовцева сохранятся в Американской Академии в Риме¹⁶⁴) нашла письмо Алданова — поздравление к 30<-летнему — М.У.> юбилею; но главное — нашла письмо еврея-журналиста Halperin'а — он был в концентрационном лагере, и я послала ему теплую одежду (не помню что) и денег (не помню сколько). А главное: лагерь был расположен под горой¹⁶⁵, а на горе была вилла принчипе Doria Pamphil<i>¹⁶⁶ <...> Они посылали еду заключенным евреям. У меня были связи с Doria... и они посылали <...> рационы и по моему списку. Князь Doria и Mussolini были ярыми врагами, — одно время Doria был тоже в концентрационном лагере. Но — за несколько месяцев до немецкой оккупации — был освобожден. Что касается до немцев, то они вошли в его дворец с главного входа, а Doria — с женой, сестрой и дочерью, вышли с другого входа, и пошли в Ватикан, где их ждали. Жена Doria (теперь покойница)¹⁶⁷ была раньше его инфермьершей¹⁶⁸, она его выходила, и он женился на ней. Это была милейшая <особа> и я с ней встречалась у моей приятельницы-англичанки. Она тяготилась своим положением — жены одного из первых аристократов, несметно богатого Doria.

Пишу Вам об этом, чтобы Вы поняли, как все это случилось.

Об Алданове я боялась писать — все же я его мало знала.

В «Биржевых ведомостях» был сотрудник Измайлов¹⁶⁹ — <я> с ним познакомилась в Литературной столовой. Так вот, у Измайлова были стихи о том, как человек писал воспоминания о великих людях, с которыми он был знаком. <...> Смысл их таков. «Стоял я у витрины, и рядом со мной стоял человек, и тоже рассматривал вещи в витрине. И вдруг он закричал: «Черт косолапый, наступил мне на самый любимый мозоль!» Смотрит, — а это сам Достоевский!»¹⁷⁰

Помните Вы, как в Суворинском театре¹⁷¹ поставили юдофобскую пьесу «Контрабандисты»¹⁷². <...> одним словом — скандал в большом размере.

С этой историей связано мое первое общественное выступление. Проф<ессор> Шляпкин, ни к селу, ни к городу, — на лекции по древней русской литературе расхвалил «Контрабандистов».

На следующую лекцию собрались все бестужевки, кот<орые> были в здании. Мне поручили сказать ему слово. Когда он вошел, я встала и громко и отчетливо сказала: «Мы собрались не для того, чтобы слушать Вашу лекцию, а чтобы выразить Вам общественное порицание по поводу Вашей первой лекции», — потом что-то я сказала о славянофилах... а заключила речь словами: «Имейте в виду, что слово жид — совсем не парламентское слово!!» Мне было 20 лет, я была на IV курсе, была фанатической ученицей Ростовцева. Меня должны были исключить, но меня отстоял Ростовцев, да и Шляпкина заставили профессора сознаться, что он зарвался.

Как видно из писем Т.С. Варшер, она была отнюдь не лишена честолюбия и, несомненно, надеялась, что если не Троцкий, то Жерби напишет о ней подробную статью. Однако А. Жерби передал ее письма вместе с биографической справкой, заметкой Варшер о М. И. Ростовцеве и Ростовцева о Т.С. Варшер Илье Троцкому. Несомненно, сделано это было для того, чтобы обелить имя Варшер в его глазах, поскольку тот, будучи секретарем «Литературного фонда», имел непосредственное отношение к изысканию и распределению средств, направляемых фондом в помощь нуждающимся литераторам, деятелям культуры и ученым из числа русских эмигрантов. В любом случае юбилейный панегирик Т.С. Варшер — но не обстоятельная статья о ее жизни и деятельности, как того желала юбилярша — был написан для «Нового русского слова» именно И М. Троцким.

Как явствует из пометок Троцкого, заметку Варшер о Ростовцеве он проштудировал весьма внимательно, хотя и не использовал в своей статье весь этот материал:

Мое самое яркое воспоминание о М. И. Ростовцеве

Было это осенью 1934 г. Ростовцев с женой и я были в Помпеях. Директор раскопок Matteo della Corte¹⁷³ пригласил нас к обеду. Della Corte тоже замечательный ученый: лучший знаток, а главное, чтец надписей. «Он чудотворец, — говорил о нем Ростовцев. — Для нас с вами несколько царапин на штукатурке стены, a Della Corte читает целое стихотворение, или, по крайней мере, глубокомысленное изречение уличного гуляки». <...> перед нашим приходом принесли из раскопок драгоценную находку: несколько обугленных деревянных табличек. Эти таблички (самая богатая находка имела место в 1875 г., в доме банкира, или просто дельца Цецилия Юкунда¹⁷⁴) — обычно коммерческие: векселя, расписки и контракты. Della Corte и Ростовцев читали их — как обыкновенные смертные читают газеты: быстро, быстро, одну табличку за другой. И Ростовцев стал давать комментарии. Тут были цитированы законы, историки, постановления сената. И все это без всяких справочников, без единой книги. В руках были таблички, а книги — в мозгу Ростовцева.

В октябре Della Corte исполнится 8о лет¹⁷⁵. Он в отставке, но продолжает работать. <...> И когда я приезжаю в Помпеи — мой первый визит к Della Corte и его жене. И больше всего гордится Della Corte фотографиями, где он снят вместе с Ростовцевым.

«Чем я больше всего горжусь»

Мне было 19 лет¹⁷⁶. Я была бестужевкой. Я прочла свой реферат Семейный культ в римской религии — что-то весьма ученое! После реферата мы пошли пить чай к Ксене Бондаревой: среди нас она была богачкой и могла позволить себе роскошь — пригласить 12 человек. Она не решилась пригласить Соню Кульчицкую: для нас было ясно, что она <...> будущая жена Ростовцева и что Ростовцев будет у нее¹⁷⁷. Во время чаепития я громогласно заявила, что Ростовцев, когда ему будет не 29 лет, а 39, будет одним из самых знаменитых профессоров в России. Многие отнеслись к этому <предсказанию> скептически...<...>

В 1928 г. <когда> я работала в Помпеях, совершенно неожиданно приехал Виламовиц-Меллендорф¹⁷⁸ — наш полубог. В первый же вечер Виламовиц мне заявил: «В ком я не ошибся, так это в Ростовцеве... Я его встретил в 1904 году... Сколько лет ему было?» — «34», — говорю я. — «Значит теперь ему сколько?» — «Скоро будет 58». — «Ну, так знаете, я ему сказал: “Ну, Ростовцев, со временем Вы будете первым историком в мире”... И вот теперь я могу его только приравнять по значению, разве только с моим тестем!».