Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)
Шрифт:
Гауптман, несмотря на свое отшельничество, прекрасно осведомлен о всех мелочах современной политической жизни Европы. Он высказывает верные и меткие мысли и определения о политических деятелях нашего времени.
— Громадный ум — князь Кропоткин. Я много читал из его произведений. Ему тоже нельзя в Россию? Мне кажется, он мог бы принести стране большую пользу. Правда, я далеко не во всем с ним согласен. <...>
Было уже совершенно темно, когда я оставил виллу Гауптмана.
Когда я приближался к своему отелю, меня невольно остановили звуки корнет-а-пистона, разносившиеся по окрестности.
Это играл «гауптман» Липинский, тот самый «чудак», которого мой возница так грубо смешал с тонким и прекрасным Гергардтом Гауптманом.
Статья И.М. Троцкого о встрече с Гауптманом — это, несомненно, культурно-исторический артефакт. Что же касается темы «Лев Толстой и немецкие литераторы», то статьи Гауптмана о нем в портфеле материалов неосуществленного «толстовского проекта» не обнаружено. Да и вообще за все годы литературной деятельности Гауптман написал о Льве Толстом лишь краткий сопроводительный текст — «Zum Geleit» к немецкому переизданию «Крейцеровой сонаты» 1924 г.93, который с большой натяжкой можно посчитать за «статью». Поэтому, упоминая о «полученной уже статье», И.М. Троцкий, скорее всего, выдавал согласие Гауптмана написать таковую за уже имеющийся в реальности его литературный текст. 21 ноября 1910 г. Герхард Гауптман делает запись в своем дневнике94: «Известие Толстой. Смерть. Несколько слов Тагеблатт». Согласно комментарию к этой записи95:
В вечернем выпуске «Берлинер Тагеблатт»96 от 21 ноября 1910 г. (№ 591) опубликован некролог Гауптмана97. Однако уже в утреннем выпуске этой газеты (№ 590) приведено под заголовком «Герхард Гауптман о Толстом» изложение интервью корреспондента московской газеты «Русское слово», которое до сих пор остается не замеченным в библиографиях по Гауптману: «Бегство Толстого не было неожиданностью, оно явилось прямым следствием его учения. Это бегство Толстого для уединения было наипрекраснейшим порывом его живой души. С уходом Толстого Россия потеряла своего Лютера. Он, несомненно, принадлежит к числу величайших реформаторов современности». Далее Герхард Гауптман отметил, что он отнюдь не во всех вопросах разделял точку зрения Толстого. Тем не менее, в силу своей личности, своего гения и величия души Толстой оказал на него очень сильное влияние. Не страх перед смертью, а некий мистический страх явился побудительной причиной его бегства для уединения. Не погрешив против истины, можно сказать, что он решился на побег из-за чрезмерной известности.
Но уже 20 декабря 1910 г. «Русское слово» сообщает со ссылкой на своего берлинского корреспондента, который беседовал с возвратившимся из Италии Герхардтом Гауптманом.
Сообщение о смерти Льва Николаевича произвело на писателя удручающее впечатление. «Россия потеряла своего Лютера, — сказал Гауптман, — а человечество — великого художника и редкую личность. Бегство Толстого из мира меня не поразило, ибо вся его философия основана на отрицании житейской суеты и повседневности. Его уход — прекраснейшее побуждение, дополнившее духовную красоту души его. По моему убеждению, Толстой предчувствовал смерть. Одержимый мистическим страхом, он решил последние минуты провести наедине с душою. Этот заключительный факт ставит его наряду с Буддой и Лютером и другими великими реформаторами. Я во многом расхожусь с Толстым, однако преклоняюсь перед титаническим обаянием его гения. Для России его смерть, несомненно, незаменимая утрата, ибо Толстые не рождаются каждое столетие. Я негодую по поводу кощунственных сплетен о рекламности ухода. Нужно низко пасть, чтобы сметь гиганту духа приписать подобное98.
Итак, совершенно очевидно, что статьи о живом Толстом написать Гауптман не успел. Однако он откликнулся на его кончину некрологом, текст которого первоначально был опубликован в виде интервью И.М. Троцкому. Затем Гауптман выступил с большой статьей в десятилетнюю годовщину смерти русского писателя", а еще через два года, возвращаясь к осмыслению личности Льва Толстого, Гауптман в своем «Zum Geleit»100 пишет, что Толстой раскрывается своими многочисленными сторонами в самых различных проявлениях жизни нашей эпохи.
Мы славим его величие как художника и человека! Его человеческое величие проявлялось в борьбе с самим собой. Для того чтобы достигнуть просветления Шакьямуни или духовного уровня первых христиан он был слишком универсален, и в своем законченном состоянии как художника и человека — слишком велик. Потому ему мешала его сила, а не его слабости <...>. Деяния Толстого — это то, что им было написано; но на всех его произведениях лежит печать гения, оттого они не могут быть примером для подражания. Таким примером является человечность Толстого, его мужество, явленное в этой человечности, его образ мыслей. Живи он сегодня и возвысь он свой голос, слово его услышано было бы даже там, где не слышат ничего. И этот голос звучал бы как призыв к миру, как призыв к действительному непротивлению злу насилием. Если бы вдруг и в наши дни прозвучал подобный голос, он мог бы содействовать успокоению страстей и всеобщему миру.
В 1945-м, подводя итоги своего жизненного пути, Гауптман писал101:
Моя драма «Перед восходом солнца» написана под очевидным влиянием Толстого. На ней лежит явный отпечаток его «Власти тьмы», ее своеобразной, смелой трагедийности.
Затем более категорично: Толстой — мой единственный «крестный отец».
Примечательно, что сам Лев Толстой, ревниво относившийся к сторонним литературным талантам, в целом характеризует произведения Г. Гауптмана как «что-то загадочное и неприятно раздражающее»102.
В 1911 г. И.М. Троцкий опубликовал рецензию103 на постановку Отто Брамом в Берлине новой пьесы Гауптмана «Крысы», и это была, пожалуй, последняя его статья о знаменитом немецком драматурге104, вскоре (1912) ставшем нобелевским лауреатом по литературе:
Каждые два года Герхард Гауптман выступает с новой пьесой на суд берлинского общества и критики. По традиции, новое произведение идет в «Lessing-Theater» <«Лессинг-театр»>, — одном из лучших и серьезнейших театров Германии. Постановка Гауптмана — такое крупное литературное событие, что его не могут ослабить ни слегка померкший талант писателя, ни возмутительные цены на места. За месяц вперед поклонники таланта записываются на билеты, и на первые представления нет никакой возможности достать билет. Даже для печати в этом случае не делается исключений. Поэтому легко себе представить, какой ажиотаж разгорается в последние дни вокруг торговли билетами. Быть на премьере Гауптмана — значит не только познакомиться с новым произведением писателя, но и лицезреть весь литературно-художественный Олимп Берлина. Все, что имеет имя, — налицо. Наконец, сам Гауптман, этот скромнейший из современных писателей, — тоже здесь. Он прячется за кулисами, ожидая приговора. <...> Три последних неудачных произведения автора поставили на этот раз вопрос о таланте писателя. Быть или не быть ему властителем дум?
И Гауптман как будто вышел победителем. <...>
Свое новое детище Гауптман окрестил «Крысами» и назвал трагикомедией. Название нельзя признать удачным; неправильно также назвать эту пьесу трагикомедией. Это — драма, в широком значении слова. В пяти актах перед зрителем проходят сцены жизни современного, большого города, со всеми ея положительными и отрицательными сторонами. Вопиющее социальное неравенство, борьба за кусок хлеба, порок и красота, преступность и жажда подвига, чувства и страсти, — все это яркая картина жизни. Смешное и трагическое идут рука об руку. Нежнейшие душевные эмоции сплетаются с отталкивающей жестокостью. На фоне этих противоположностей разыгрывается драма матери, захватывающая по глубине изображения чувств бездетной женщины.
Далее по тексту журналист пересказывает, «в общих чертах», содержание пьесы, которую, при всем своем уважении
к имени автора, оценивает как весьма среднюю для его драматургии.
Гауптман дал заглянуть за театральные кулисы простым смертным. Но эта сторона пьесы, скак раз>, наиболее слабая. В тех местах, где Гауптман психолог, драматург, — он прекрасен. Стоит ему перейти в область юмористики, — он слаб, бледен и бесцветен.
В общем же, по его мнению «пьеса имела успех средний». Возвращаясь к имени Льва Толстого, отметим, что И.М. Троцкий опубликовал в «Русском слове» от 20 декабря 1910 г. еще несколько корреспонденций из Берлина с откликами деятелей немецкой культуры на смерть великого русского писателя105: