Неизвестный Юлиан Семёнов. Разоблачение
Шрифт:
...Судебно-медицинским экспертам предстояло еще выяснить, от чего наступила смерть пешехода, но Арина Станиславовна Назарова, только что защитившая кандидатскую диссертацию, ехавшая в «Арагви» на банкет, где ее ждал отец, Станислав Федорович Назаров, и друзья, была до выяснения обстоятельств задержана и препровождена в дежурную часть ГАИ Кунцевского района.
РАССКАЗЫ
ВЕСЕЛАЯ АРКТИКА
Времени было в обрез, поэтому на дрейфующей станции СП-15 я провел всего сутки. Мне надо было успеть «подскочить» обратно, на ледовый аэродром, который находился километрах в десяти от станции, — мы договорились с командиром борта Константином Михаленко, что я пойду с ним еще раз на
Командир АН-2 Саша Лаптев, истинный полярный ас, несмотря на свою молодость, как раз привез с аэродрома Александра Данилыча Горбачева, руководителя полетов СП-15 — в баню. Ее здесь ждут как праздника: можно попариться, растереться снегом, еще раз попариться, еще раз растереться снегом, потом стать под обжигающе горячую воду, разодрать злой мочалкой спину чуть не до крови, потом вытереться мягким полотенцем, выйти в мороз и почувствовать, что мир воистину «полон звука» (Г. Поженян). Что твои Сандуны — они рядом, захотел и пошел. А вот арктическая баня, которую трепетно ждут, — это воистину праздник, потому что, в общем-то, праздником может считаться на этой земле только то, чего ждешь; все остальное — будни.
Данилыч — скажем откровенно — довольно нехотя взял меня на борт. Но я заметил: чем труднее люди сходятся поначалу, тем крепче потом — если они все же сойдутся — станет их дружба. А наша дружба к тому же была проверена на прочность арктической хитрой, или, как говорят на Петровке, 38, «длинной», погодой.
Только-только мы вылетели, как поднялся туман, густой, словно вата. Прошу прощенья за избитость эпитета, но иного нет, точней не скажешь. Видимо, где-то на полпути между аэродромом и СП-15 поломало лед, было новолуние, а в новолуние обязательно торосятся льды. Один бортмеханик, известный всей Полярной авиации как Василий Теркин, выдвинул, правда, свою теорию торошения. Он сказал так:
— Вот наука все суетится, суетится, а дело — проще пареной репы, лед поднимается на полюс — так? Так. Полюс круглый и маленький, а лед большой и плоский. Вот как он на полюс-то попадает, так у него края и начинают обламываться...
Уперлись мы в туман, который образовался вследствие того, что где-то тут обломался «большой плоский лед», запросили аэродром, а там отвечают: «У нас солнышко, ветер нормальный, видимость десять километров». Но в Полярной авиации живут по инструкции; прошло то время, когда пилот «держался за землю» — то есть летал, визуально определяясь; теперь летают по науке, а наука предписывает в создавшейся у нас ситуации возвращаться назад. Повернули мы назад, а СП — закрыт.
— Нас тоже поломало, как только вы улетели, — передают со льда, — садиться вам здесь никак невозможно.
Закладывает Лаптев вираж — и ходу на ледовый аэродром: в Арктике чем черт не шутит: была отличная погода, прошло десять минут — пурга, нулевая видимость.
Идем в тумане, низко довольно идем. Крылья начинают покрываться белой, игриво-пенной корочкой льда. Уходим вверх, к солнцу — ничегошеньки внизу не видно, белый туман, и ни одной дырки — куда нырнуть. Слава богу, «привод» на аэродроме пищит. Принимают решение — идти на привод издали, чтобы не промахнуть из-за тумана полосу и не убиться в торосах.
Словом, сели. Радиограмму, типа «прилетели, мягко сели, высылайте запчасти, фюзеляж и плоскостя», передавать на землю не пришлось. А если б и пришлось — без толку: вся Арктика, и земля, и лед, и острова, словно по команде закрылись за эти полчаса.
Пять дней и ночей я провел в маленькой черной палаточке Александра Данилыча, поджидая борт Кости Михаленки. Пять дней бесновалась пурга, пять дней и ночей Данилыч, два радиста, инженер и я собирались к трапезе в палатке, на которой была установлена доска, нарисованная радистом Женей Ериловым: «Прежде чем войти сюда — подумай, нужен ли ты». Женя Ерилов — человек обаятельный, мягчайшего сердца, вечно что-то рисует или лепит, в прошлом году стал героем дня. В такую же, как у нас, черную палаточку, тоже весной, вперся белый медведь — вес, как выяснилось позже, 678 килограмм. Лапой по черному материалу черканул, а когти десять сантиметров, палатка и треснула пополам. Женин напарник, имени его называть не стану, вместо того, чтобы
Пять дней и ночей мы провели у Данилыча, и за это время переговорили обо всем и обо вся, а когда ожидание стало особенно тягучим — пурга, она вроде зубной боли, — Данилыч начал рассказывать байки, которые я записал, хотя они много теряют в записи. Итак...
...БАЙКА ПЕРВАЯ О МУХЕ «КУЦА-ЙОЦА»
Служили в Полярной авиации два друга — пилот и бортрадист. Они и сейчас прилетают сюда каждую весну, хотя уже несколько лет как ушли на отдых. Оба седые, тихие, один — большой, другой — маленький. Это про них все байки.
Так вот, летели они тогда, в сороковых годовых, на Восток, в Певеке. И посадили им на борт чечако из науки. А есть на земле такие люди, которые несут в себе яростный заряд антипатичности. Такие люди, как правило, не понимают шуток, болезненно реагируют на успех или заработок товарища, норовят сфилонить, где только можно, и любят делиться в месткоме своими сомнениями и соображениями по поводу, а чаще без повода. Словам, подсадили чечако к двум асам, и не стало жизни в самолете: слова не скажи, пошутите, не пошутите, просто дипломатический прием, а не Полярная авиация. А летать, когда нервы натянуты и за спиной у тебя сидит не человек, а гнида — дело рискованное. И решили два старых аса выжить этого самого чечако. Они могли бы, конечно, пойти по начальству и силой своего авторитета вытолкать чечако. Но так у ветеранов не поступают: это и некрасиво, и не смешно. И потом, думали они, может быть, произошла ошибка. Может быть, этот человек не так уж плох, как кажется. И решили они устроить своему чечако генеральную проверку, как говорится, «на вшивость». И вот однажды днем маленький ас, второй ас, чтобы не было перебора, сказался занемогшим головными болями, в столовой, в перерыве между щами и пюре с олениной начал внимательно и скорбно рассматривать лицо нашего чечако, а точнее даже не все лицо, а маленький прыщичек, вскочивший у того после бритья. Старый ас это утром еще заприметил, жили-то в одном номере летней гостиницы, но терпеливо ждал дня, чтобы прыщичек вызрел и сделался чувствительным. Чечако барабанит пальцами по столу, лицо у него постное, есть же такие люди! Ему что праздник, что радость — все равно, с таким лицом по планете ходит, что настроение готов даже имениннику испортить, зубом еще цыкает в довершение ко всему, как урка, и лениво переругивается с официанткой по прозвищу Нефертити, (сначала очень обижалась, считая, что это намек.) Наш ас разглядывал чечако, разглядывал, до того разглядывал, что тот не выдержал и спросил:
— В чем дело? Лица моего не видели?
— Да нет, нет, — ответил ас, — ничего особенного. И еще ближе к его лицу придвигается, даже очки надел.
—Что все-таки случилось?! — спрашивает рассерженно чечако. — Что вы меня так разглядываете?
— Скажите, а вы в Японии не бывали?
— Не был я ни в какой Японии!
— А на Сахалине?
— Нет!
— Нет? Точно?
— Точно! А что случилось? Может, объясните?
— Видите ли, прыщичек у вас под носом...
— Ну и что?
—Ничего, конечно, — смиренно эдак говорит наш ас, — только я боюсь, не укусила ли вас кошмарная японская мушка «куца-йоца»...
— Что за глупости? Откуда здесь может быть «куца-йоца»?
— Как откуда, — вздохнул ас. — Сюда корабли ходят из Японии. Могли завести.
—Перестаньте фантазировать, — сказал чечако и принялся за оленину, принесенную ему Нефертити.
А надо сказать, что асы операцию свою задумали тщательно и всесторонне. Они узнали, что в изоляторе госпиталя лежит морячок с рожистым воспалением, и физиономия у него, простите, таких размеров, что даже как-то неприлично ее сравнивать кое с чем. Вот наш ас и советует чечако: