Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго...
Шрифт:
В зале были только Маяма-сан и я. Но я ощущал высокое волнение, словно был затерян среди тысячи других зрителей, и поэтому не было зазорным, когда в глазах закипали слезы и горло перехватывало спазмой.
А потом на сцену вышли актеры — без грима, и они играли граждан сегодняшней Польши, и я забыл, что это японцы, и я только поражался тому, как художник, только художник, может отдать свое сердце любви к другому народу.
…Иида-сан переводит
Они показали мне свой план — скоро выпустят братьев Стругацких. Готовят переиздание Ле Карре, Флеминга, Агаты Кристи.(Великолепную книгу Ле Карре «В одном маленьком немецком городке» здесь, как и повсюду на Западе, замалчивают из-за ее открытой тенденции: «Внимание, люди, в ФРГ неонацисты поднимают голову!», переводят лишь те романы ле Карре, в которых он наскакивал на ГДР.)
Хироси Хаякава — вице-президент компании «Хаякава паблишинг хауз» — рассказал об организации издательского дела в стране.
— Книгоиздательство, — говорил он, — это азартная игра. Я не связан непосредственно ни с читателем, ни с писателем, ни с книго торговлей. Все решает посредник. Он в первую очередь формирует читательское общественное мнение. Я, издатель, фактически не имею никакой гарантии, и я не знаю, пройдет книга на рынке или нет. Для того чтобы как-то подстраховать себя, приходится выпускать серию Джеймса Бонда.
Я понимаю, что это дурная литература, пошлятина, но что делать. Я жалею молодых писателей. Они сердитые, им тя жело. Если ко мне придет гений, но гений непризнанный, у которо го нет паблисити, он и уйдет непризнанным гением, я его не издам, я не могу рисковать. Если только приходит посредник и я знаю, что это серьезный человек, и что у него отлажены контакты с книгопро давцами, и что он имеет свои ходы в журналы и в газеты, только тогда я иду на риск. Потому что значительную долю ответственнос ти за неуспех он принимает на себя.
Говорит он об этом деловито, а в глазах затаенная боль.
— Где же выход? Его у нас нет. Невозможно поломать сложив шуюся систему отношений: писатель — посредник — издатель — про давец. Кроме писателя, все заинтересованы в сохранении этой сис темы. Я понимаю, что это ужасно, что это мешает появлению новых имен в литературе. Я пытаюсь успокаивать себя лишь одним: истин ный талант — одержим, он должен пробить стену, если ему есть что сказать людям.
…Забыл получить деньги в банке. Ночевать негде. Позвонил друзьям. Сказал, что нашел маленький «традиционный отель», где комната стоит три доллара, а не десять, как всюду. Оставил на всякий случай номер телефона: если понадоблюсь — ищите.
— Но мне сказали, что номер стоит три доллара!
Портье достал японо-английский разговорник, долго листал его, наконец ткнул пальцем в какую-то фразу и протянул мне книжечку.
— «Никто так не обслужит мужчину, как женщина».
Портье томно закрыл глаза, изображая девицу, и поцеловал себя в ладонь, изображая страстного мужчину.
— А без «обслуживания» можно?
Портье долго переговаривался со старухой в кимоно и гета, потом вздохнул и сказал:
— Нежелательно, но можно. Пять долларов.
— Два! — сказал я и для верности показал на пальцах.
— Три, — сказал портье миролюбиво, — и не центом меньше.
Комнатку он мне дал крохотную — четыре квадратных метра.
Кровати нет, стола нет, в углу матрац, свернутый, как солдатский ранец, — ночью он заменяет кровать. За тоненькой бамбуковой стенкой веселились американцы с японочками из «обслуживания».
Пошел бродить по городу. Просто так, без всякой цели. Увидел вывеску: «Русский бар “Кошка”». Это в районе Синдзюку, в тупичке около железной дороги. Это район нищих «баров», сколоченных из неструганых досок. Стойка и четыре высоких скрипучих стула. В баре сидели трое молодых японцев с кинжалами на широких ремнях.
Старуха в парике, увидев меня, схватила балалайку и запела: «Выпьем за Танюшу, Танюшу дорогую, а пока не выпьем, не нальем другую».
— Откуда? — спросила она меня по-японски. — Американец?
— Нет, — ответил я, — русский. Старуха вдруг, без всякого перехода, заплакала:
— Господи, русский, вот счастье-то! Из каких? Австралийский русский или немецкий?
— Советский…
Старуха — опять-таки сразу же, без подготовки, — плакать перестала и решительно вытерла нос платочком.
— Не может быть, — сказала она, — не верю.