Некто Финкельмайер
Шрифт:
– Здравствуй, Дана, – сказал Финкельмайер. – Я приехал, видишь?
– Здравствуй, – сказала женщина, мягко от него отстранилась и сказала Никольскому тоже: – Здравствуйте.
– Добрый вечер, – склонил голову Никольский. Больше всего ему хотелось сейчас удрать.
– Вы познакомьтесь, – бесцеремонно предложил Финкельмайер. И, конечно, не позаботился представить их друг другу: он все возился со своим пальто, подбирая рукава, которых, казалось, было великое множество, и они без конца вываливались, едва Арон успевал их подоткнуть…
– Леонид, – представился Никольский.
– Данута, – сказала женщина и протянула ему ладонь.
– …только что на дежурство, – говорила она.
– Я же знаю, что смена:..
– Как раз двенадцать.
– Вот я и дождался. Прилетели, ну что я пойду? – ты уйдешь сюда…
– Я письмо получила. Ты мое получил? Я писала, что эту неделю в ночь…
– Получил, получил, вот-вот, я и рассчитал, как удачно!
– Ты усталый. Ты пил. У тебя неприятности.
– Неприятности, неприятности… мит компот!
– Будешь долго?
– Я знаю? Хочу быть долго, хочу быть много… – Финкельмайер вдруг рассмеялся.
Никольский подумал: "Бальмонт: Хочу быть сильным, хочу быть смелым, хочу одежды с тебя сорвать".
— Почему ты смеешься?
– Ах, Дана, прости, я пил, я веселый… Неделю? Не знаю.
– Будешь, как нужно. Хорошо. Я так рада. Ты прилетел.
– Прилетел. Ох, до чего же мне там надоело!
– Отдохнешь.
– Отдохну, не отдохну – я очень рад тебя видеть…
«…Я рад, ты рада, он, она, они рады, и так далее в том же духе», – меланхолично говорил про себя Никольский. Бестолковые слова, за которыми неприкрыто слышалась нежность любовников, вызвали в Никольском раздражение, и он отошел к окну. Черт возьми, они найдут, где переспать, а я пока что без ночлега, и неизвестно, есть ли хоть одно паршивое место в этом паршивом отеле, сгорел бы он к матери!..
Погода за окном явно менялась. Там теплело: пурга уже не крутила, теперь уже ветер с треском бил по стеклам жесткой крупою. Долго ли эта парочка будет стоять вот так, друг перед другом? В стекле он видел их отражения. Совсем оглупели, предвкушают близкие развлечения… До чего же тошно! Ему было по-пьяному жалко себя…
– Леонид! – впервые назвав его по имени, окликнул Финкельмайер. – Пойдем, Дана сейчас все устроит.
Все трое поднялись на второй этаж. У Дануты появилась связка ключей, и одним из них она стала отпирать номер, выходящий не в коридор, как это обычно в гостиницах, а в маленький холл, в котором они сейчас и стояли.
– Прошу. Войдите, – сказала Данута. Никольский отметил, как прозвучало ударение: "прошу", — и опять подумал, не полячка ли?
Номер оказался неожиданно роскошным. Правда, какая там роскошь в новых гостиницах? – золоченая гнутая мебель сыщется разве что в каких-нибудь царских времен «Астории» или «Национале», что помещаются на старом пятачке столичного центра; а так, во всех этих «Спутниках» и «Туристах», которых понастроено тут и там, и все мало, мало – страна перемещается, летит, ползет, колесит, мчится – кто за приказом в Москву, кто с коврами и детской одежкой обратно – и всем надо где-то поесть и заночевать – какая тут гнутая мебель? какое золото? и зачем они? Дорого и никчемно. Хорошо и то, что есть в номере шкафчик, куда на подломанном плечике можно пальто подвесить… А роскошь… Роскошь – это если в твоем номере умывальник и душ – и поверите ли? – унитаз единоличного пользования; двухтумбовый стол с настольной лампой, у которой даже и абажурчик-то цел, а не сбит за полгода до твоего вселения кем-то из подгулявших постояльцев; кровать полуторная, не на той сетке, что верещит по ночам при малейшем движении, а на добротном пружинном матрасе…
Все это так и было в номере, куда привела Данута мужчин. Было там и другое: во-первых (нечто совершенно невиданное), дополнительная комнатка с кушеткой, журнальным столиком и двумя креслами, – как бы приемная или миниатюрная гостиная; во-вторых, кроме полированного, без единой царапины, платяного шкафа, имелась еще и посудная застекленная горка с таким сервизом, что он сделал бы честь любой живущей в достатке хозяйке; в-третьих, в углу стоял холодильничек; а главное, чему Никольский обрадовался по-настоящему, – на столе был телефон и рядом лежал новенький список абонентов городской сети! Неужели не придется бегать к администратору и с вежливой улыбочкой спрашивать, не разрешит ли он воспользоваться его телефончиком?..
– Отлично, Данушка, отлично, – говорил Финкельмайер, пока Никольский с откровенным изумлением оглядывал эти царские апартаменты, – Леонид, я чувствую, люксом доволен, мы с ним посидим здесь часок-другой, посидим, поговорим…
– Отлично-то отлично, – прервал его Никольский, – но я же прогорю с этим вашим люксом. Рубля по четыре в сутки? А начальство из центра завалится – меня выгонят?
Данута отрицательно покачала головой.
– Прошу, не беспокойтесь. Конечно, этот номер для обкома, никого в него не пускаем. Но сейчас в области идет актив, сюда не приедет никто, все туда уехали на четыре дня. Живите так что. Живите бесплатно, – добавила она, улыбнувшись.
– А вам не влетит? – ради приличия поинтересовался Никольский, и Данута опять покачала головой.
– Устраивайся, устраивайся, – в веселом возбуждении командовал Финкельмайер и уже отбирал у Никольского чемоданчик, и дергал дверцу шкафа, суетился, и задевал стул, и натыкался на спинку кровати.
Люкс бесплатно! И не выгонят! Ставя на журнальный столик бутылку, Никольский утвердил ее неким символом, застолбил как будто обширное пространство этих комнат, которые отныне принадлежали именно ему и никому другому. Он ухмылялся: уж повезло – так повезло, что там говорить, не часто случается!..
Данута незаметно вышла. Сняв пиджаки, разбирались с вещами; потом достали из горки хрустальные рюмки, сполоснули по-хозяйски, а Финкельмайер протер их мохнатым банным полотенцем, висевшим в душевой. После этого пришлось выдувать из рюмок ворсинки, а те, что не выдувались, надо было извлекать пальцем.
– Что, снова помоем? Помоем, а? – расстроенно спрашивал Финкельмайер.
– Начхать! – ответил Никольский. Он бухнулся в кресло и стал разливать.
У каждого нашлась своя колбаска, у Финкельмайера были апельсины – он привез два килограмма для Дануты, но ради такого случая решил один апельсинчик пожертвовать, – его аккуратно почистили, разделили на дольки и сложили кучкой на блюдечке.