Нелегал из Кенигсберга
Шрифт:
— Отдам жене. Она у нас в редакции работает.
— Тогда и часы ей передай, — сказал Северьянов, снимая браслет с окостеневшего запястья капитана.
— Передам.
На часах была гравировка: «За отличную стрельбу. От наркома обороны маршала Тимошенко». Сергей почувствовал себя виноватым перед Суровцевым, хотя никогда и в мыслях не было причинить ему зло. Просто полюбили одну и ту же женщину, которая почему-то расхотела быть женой капитана Суровцева. Хотели разводиться, вот смерть их развела — неумолимый Разводящий…
«А на руках вмирае куренный…» Вот же напророчил старый хрен!» — помянул недобрым словом старшину-запорожца Сергей. Но потом вспомнил, как старшина спас его от гранаты, и тут же взял свои слова обратно.
Из удостоверения личности майор вылетела бумажка, которую Лобов подхватил на лету. Это была страничка, вырванная из «Полевой книжки командира». Вкривь и вкось — видимо, писалось в темноте, по ней шли стихотворные строчки:
Беспощадное солнце
Било в наши прицелы,
И молилась душа
О глоточке воды.
Ах, как молоды мы!
Ах, как яростно смелы!
Но над нами горит
Знак великой беды…
В этом аду капитан еще находил силы писать стихи! Лобов был изумлен и сражен. Стихи были написаны на мотив модного танго «Утомленное солнце». Мелодия сама собой зазвучала в ушах.
Мины рвались в жасмине.
Лепестки и осколки
Разлетались над нами
И ложились окрест.
Это было в июне.
Это было над Бугом.
Это было под городом
С гордым именем Брест…
Стихи, конечно же, предназначались Ирине. И он, разумеется, ей все передаст — и часы, и фотокарточку и эту страничку из «Полевой книжки»…
После отбитого штурма подсчитали потери. У Лобова во взводе оставалось семь штыков — и в прямом, и в фигуральном смысле слова: на семь винтовок пять патронов. Да у него в нагане — на три выстрела. В кармане у красноармейца Киселева чудом сохранилась «лимонка».
— Ну, где же наши? — спросил он у Лобова голосом упрямого ребенка, который никак не хочет понять, что чудес не бывает. Вместо ответа Сергей посмотрел на него тяжелым мутным взглядом…
— Когда придут — не знаю. Но придут обязательно.
Чей-то голос из полумрака ехидно хмыкнул:
— Ну, да… Придут, когда нас сгребут!
Теперь по боевому заместительству в командование остатками трех взводов вступил майор Северьянов.
Первым делом он созвал всех уцелевших командиров. На военный совет собрались пятеро: кроме Северьянова с Лобовым были еще моряк-старшина и два сержанта с «мишенями» в малиновых петлицах.
— В общем так, хлопцы, обстановка такая, что надо вырываться из этого мешка любой ценой. Вырываться и прорываться.
— А раненые как же? — спросил востроносый белесый сержантик с красными от недосыпа и сора глазами.
— Те, кто смогут, пойдут с нами, — вздохнул майор. Он и сам не знал толком, что делать с ранеными. — Тяжелых нам не унести. Придется оставить их на милость судьбы. Немцы все же Гаагскую конвенцию подписали. Должны им помощь оказать.
— Пожалел волк кобылу… — недоверчиво усмехнулся второй сержант в рыжих кудрях.
— Будем надеяться! — жестко отрезал Северьянов, давая понять, что проблема раненых закрыта. — Наша задача: разбиться на три группы и ночью, не поднимая шума до тех пор, пока это возможно, бежать к реке. Если повезет и ракет не будет, в воду не бросаться, а входить без брызг и плеска. Плыть как можно бесшумнее…
— А если не повезет? — уточнил моряк. — Пустят осветительную ракету?
— Если они обнаружат нас до реки, открываем огонь с ходу и бросаемся в воду кто как может. Тут уж не до плеска. Кстати, плавать все умеют? Кто не умеет?
— Я не умею, — не без стыда признался Лобов. — В северных краях жил, не научили…
Северьянов озадаченно потер лоб:
— Так… Пловцы помогают тем, кто не плавают. Для этого разобьемся на пары. Форсируем Мухавец в трех местах. И сразу же к внешнему валу — по трем направлениям — кому как повезет.
Разбились на группы по шесть-семь человек в каждой. Проверили оружие и снаряжение. Майор велел всем разуться. Бежать босиком — оно и тише будет и в реке плыть легче.
Впервые за последние дни чувство отупения и безразличия к своей жизни сменились желанием уцелеть, вырваться, выжить… Сергей завернул кассету в кусок промасленной бумаги из гранатного ящика. Пленка не должна была пострадать ни от воды, ни от света.
К Лобову подсел белокурый сержантик и вполголоса сообщил:
— Товарищ командир, а у этого, который как бы майор, сапоги немецкие и брюки не наши…
— Ну и что? Снял сапоги с убитого… Ты видел, как он в бою действовал?
— Видел. Но чудно как-то. И брюки тоже с убитого снял?
— Ладно. Благодарю за бдительность. Но больше об этом не распространяйся.
Сергей присмотрелся к новому командиру: он был одет в солдатскую ватную фуфайку, брюки — серые, явно не армейские, а сапоги точно — немецкие с короткими голенищами. Ну и что? Мало ли где он их добыл?
— Штыком и гранатой пробились ребята, — напевал себе под нос моряк-старшина, — остался в степи Железняк.
Возбуждение нарастало с каждым часом, приближавшим срок прорыва. Одну группу возглавил сам майор, другую должен был вести Лобов, а третью — моряк, которого уже успели прозвать Железняком.
Как всегда, перестрелка затихла ближе к полуночи. Прошел еще час и все три группы сгрудились у назначенных им окон. Майор подозвал Сергея и передал ему записку:
— Если не прорвусь, перешли в любой разведорган — но не ниже армейского. Тут мои данные. Прочти и запомни, если записку потеряешь. Дату поставишь сам. Если понадобится…