Нелегал из Кенигсберга
Шрифт:
— Вось божачка гасцёу прыдбау! А я думау: што сабака так разбрахауся? Можа, тхор забрауся?
— Здорово, дед! Не сердись, что без хозяина обошлись. Будить было жалко.
— Мяне будзиць ня трэба. Я раненька падымаюся.
— Мы долго не загостюем. Вот товарищу ногу подлечим и двинемся. У тебя йод есть? Или лекарства какие? Хорошо бы стрептоцид или марганцовка… Ну, и бинт бы не помешал.
Дед почесал в затылке:
— Я не аптэкар… Але ёд быу, здаецца… Ды вы у хату праходзьце!
— Ничего, мы здесь перекантуемся. Светиться не будем.
Дед вернулся нескоро. Зато принес глиняную миску с холодной отварной картошкой и полкрынки простокваши с ломтем хлеба. Как ни ныла нога, но первым делом Сергей вместе с Лунем накинулись на еду. Никогда еще простая картошка без масла и соли, запиваемая простоквашей, не казалась ему такой вкусной.
Потом осмотрели ногу, Лунь густо обмазал йодом обе ранки по краям и замотал ногу чистой тряпицей.
— На сваим вяселли спляшешь яшчэ! — довольно крякнул дед. Ему понравилось, как ловко управился с делом Лунь. — Ну, чистый лекарь!
— Какой же чистый, когда весь в грязи! — отшутился майор и перешел к главному: — Как нам отсюда выбраться-то? Нам в ближайший лес надо.
— Ды уж лес тутака ня близка. Ды и немцау на кожным вуглу….
— Может, пособишь?
— Ды як я вам пасаблю?
— Товарища моего раненого на телегу положим, сеном накроем, а мы с тобой, как два косаря, поедем в лесок сено косить. А?
Дед раздумчиво покачивал головой, играл косматыми бровями… Лунь развивал план:
— Только меня переодень в какую-нибудь хламиду да и пойдем. Я косить умею.
— А як немцы нас за цугундер возьмуць? Так и пакладуць радком… Не, браточки, вы уж як-небудзь сами. У мяне старая, гаспадарка якая-ниякая…
— Нам без тебя не выбраться, дед! А с немцами, если остановят, я сам разберусь. Я по-немецки не хуже немца шпрехаю.
— Не… Не паеду. Ды и кабыла на левую заднюю ахрамела. Да вецерынара трэба весци…
— Дед, как тебя звать-величать?
— Клявак Макар Иосифавич.
Лунь достал из кармана наган и выразительно покачал его на ладони.
— Слушайте, гражданин Клевак Макар Осипович, я как старший командир Красной Армии объявляю вас и ваш гужевой транспорт мобилизованным для нужд обороны страны!
Дед усмехнулся, невесело покачал головой:
— Ну, так бы адразу и казал…. Пане Езу Хрысце, Сыне Божы, змилуйся нада мною грэшным!
И пошел запрягать охромевшую кобылу. Лобов, подстелив на дно телеги непросохшую гимнастерку и галифе, лег в сырой майке и таких же трусах. Дед прикрыл его старой ряднушкой и завалил сеном. Лунь переоделся в драные полосатые портки и холщовую рубаху, подпоясался, как монах-францисканец, веревкой. Свое военное обмундирование — тоже непросохшее — уложил раненому в ноги.
— Серега, — предупредил он Лобова, пока дед ходил за лошадью, — ты пистоль наготове держи. Если что… Ну, ты меня понял!
Свой наган майор положил в карман крестьянских штанов. В барабане оставалось четыре патрона. Если что, за одного троих отдадут…
Старая каурая кобыленка и в самом деле слегка прихрамывала на левую заднюю. Покорная судьбе, она, не дожидаясь удара кнута, тронулась по одному только хозяйскому заклинанию:
— Нн-но, халера! Каб цябе вауки з’ели!
Телега медленно двинулась, вихляя всеми колесами. Дед присел на передок, а Северьянов с косой на плече пошел рядом. Сергей лежал лицом вниз и смотрел сквозь щели днища, как под ним медленно перемещается булыжная дорога — камень за камнем. Он и не подозревал, что обычная мостовая может быть такой разноцветной — сколько оттенков у серых, казалось бы, камней: и темно-сизый, и красноватый, и пестрый в крапинку… Он старался ни о чем не думать: ни о ноющей ране в левой ноге, ни о том, что любой немецкий патруль может остановить телегу, переворошить сено, найти его и тут же пристрелить. «А может быть, сразу и не пристрелят, начнут выяснять… — прикидывал он свое невеселое будущее. — Да потом все равно расстреляют. Раз прятались, значит, партизаны. Нет, уж лучше принять последний, но честный бой… А кто же Ирине передаст часы, стихи и фото? А кассету — в редакцию? Пленка, похоже, не промокла…»
— Слушай, Макар Осипович, — услышал он негромкий голос Северьянова. — Если немцы остановят, я сам буду с ними говорить. Но помни — мы с тобой родственники. Я твой зять. Муж твоей дочери.
— У мяне няма дачки…
— Есть. Ты только забыл, — усмехнулся майор. — И зовут ее Нюра. И живет она в Минске. А я приехал помочь тебе по хозяйству. Понял?
— Паменьш бы мне таких памочникау…
— Уж, какие есть, не обессудь. А траву я тебе помогу покосить. Целый воз привезешь. Ну, не горюй! Все будет как надо!
От его уверенного бодрого голоса и у Сергея на душе полегчало.
«А может, и вправду все обойдется?! Кому интересны мужики с телегой? У немцев сейчас своих забот хватает…»
И словно наперекор его мыслям, раздался лающий окрик:
— Хальт!
— Тпрру-у! Холера ясная! Каб цябе…
Дальше разговор пошел на немецком, и довольно бегло. О чем говорил майор с патрулем, Сергей так и не понял, но очень скоро телега двинулась снова.
— Ох и спрытна ж ты шпрехаешь, зяцёк! — изумился дед. — И дзе тольки навучыўся?
— Жизнь всему научит, — уклончиво отвечал Северьянов.
— Што ж ты им такога сказау, што яны нас прапусцили? — любопытствовал дед.
— Сказал, что я местный фольксдойче, а ты мой тесть и что война войной, а косить надо.
— Гэта ты правильна сказау, сынок. Вайна вайной, а касиць трэба.
Сергей разжал занемевшие пальцы на рукояти нагана. Похоже, этот майор выкрутиться из любой ситуации. Теперь в голове закружился новый хоровод тревог и опасений: «А если начнется заражение крови? Дергает-то как… А если гангрена начнется? Ногу отрежут. А кто резать-то будет? Где тут хирурга взять? А как с одной ногой жить? А как Ирина такого встретит? Нет, без ноги никак нельзя — жизнь кончится. Но ведь Северьянов вчера рану промыл, а сегодня йодом обработал — может, обойдется? Надо было бы подорожник положить. Да, обойдется! Конечно, же обойдется! — уверял себя Сергей. — Нельзя раскисать, нельзя падать духом».
Еще добрый час продолжалась это томительная поездка через город, пока наконец косари не выбрались на проселок и в щелях тележного днища не поплыла земля, прибитая колесами. Телега остановилась, грохот колес смолк, и Сергей вдруг услышал радостный гвалт лесных птиц. Они щебетали, щелкали, высвистывали на все лады и не вперебой друг дружку. И весь этот гомон после стольких дней пальбы и взрывов показался райским пением. Никакие звуки на земле не могли сравниться по радостной красоте с этой звенящей лесной какофонией. Потом Лобов услышал голоса своих спутников: