Нелепая привычка жить
Шрифт:
– Да вот с утра будем делами заниматься, а во второй половине дня за город поедем.
– Далеко ли, как говорила твоя бабушка Вера?
– Все-то ты помнишь, Долькин, – умилился Малахов. – А ведь сама ее даже ни разу не видела… Нет, недалеко. В Волоколамскую губернию.
– А, к нашей «Черной радуге»?
– Ну да, вроде того.
– И во сколько это будет?
– Надо быть там к четырем.
– А оттуда опять в офис?
– Нет, – покачал головой Малахов. – В офис я уже не вернусь…
– Я ведь почему спрашиваю, – Долька улыбнулась Сергею. – Тут подарок присмотрела для вашей дочки… Я тогда заеду привезу его, ладно?
Первое, что сделал Виталий, сев в машину, – это набрал номер Любы. Но ее домашний телефон не отвечал. Он попросил Сергея остановить «Лексус» около маленького кафе, но на работе «девушки из таверны» тоже не оказалось – ведь сегодня была не ее смена. Огорченный Малахов отправился в контору.
Долька сдержала свое слово и прилетела почти тотчас с огромной коробкой, перевязанной лентой с большим бантом и упакованной в пластиковый мешок с эмблемой магазина игрушек. Сергей пристроил было его под стол, но девушка воспротивилась:
– Ну да, забудете еще, знаю я вас! – весело отчитала она водителя. – Нет уж, сейчас же положите в багажник. Я лично за этим прослежу.
Малахов глядел в ее смеющееся лицо, и сердце сжималось от боли. Неужели он никогда не увидит больше этих глаз-виноградин, этих ровных мелких зубов, этих непослушных черных волос? Как и других волос, мягких и темно-русых… Как и весеннего голубого неба, яркого майского солнца, свежей молодой листвы… вообще всего. Сегодня в шестнадцать часов по московскому времени для него закончится то, что именуется емким словом жизнь.
– Долькин, дай хоть обниму тебя напоследок… – тихо попросил он. Она подбежала к нему, на миг прижалась всем телом, и он почувствовал, что она дрожит.
– Что с тобой? – удивился Малахов.
– Ничего. Так.
Девушка порывисто высвободилась из его объятий и побежала к двери:
– Ну прощай, мне пора!
Сказать, что говорить «прощай» плохая примета, он не успел. Дочка уже умчалась.
Утро прошло на удивление бестолково. Виталий звонил куда-то, отдавал последние распоряжения, то и дело вызывал к себе Полинку, Васильича, Николая… А потом вдруг, точно остановился на бегу, прекратил все дела и с размаху бросился в кресло под портретом Рокфеллера.
Какого черта? Вся эта беготня, суета, все эти сиюминутные дела, кажущиеся такими важными… Ему сейчас умирать, а он занимается неизвестно чем. Оправдывает себя, мол, надо привести все в порядок перед уходом… Да провались оно все сквозь землю! Не на это нужно тратить последние часы перед смертью! Зачем он отпустил дочь, зачем вообще уехал от Любы? Надо было оставаться с ними, с двумя единственными и самыми близкими ему в этом мире женщинами…
Он набрал номер Дольки, но она оказалась недоступна. Тогда он нашел в списке телефон Любушки, позвонил. Трубку сняли с первого же гудка, точно «девушка из таверны» сидела у аппарата и ждала, пока он позвонит.
– Алло? – в одном этом слове было столько любви, надежды и тревоги, что у него перехватило дыхание.
«Я не могу! – вдруг с горечью осознал Виталий. – Не смогу увидеть ее, даже говорить с ней не смогу, зная, что вот-вот пробьет мой час… Пусть лучше так. Уйду не прощаясь… Говорить «прощай» – плохая примета…»
– Алло, алло? – все тревожнее повторяла Люба. – Витя, это ты? Что случилось?
Он тихо опустил мобильник и нажал на кнопку отбоя. Посидел некоторое время, спрятав лицо в ладонях, потом включил громкую связь и попросил Полинку найти Сергея.
– Сергей, я передумал. Поехали сейчас.
– Прямо сию минуту?
– А чего тянуть-то?
И снова за окном поплыли пейзажи, ставшие за это время привычными, можно даже сказать, родными. Или осточертевшими – это смотря с какой стороны взглянуть. «Ну что же, – усмехнулся про себя Виталий, – по крайней мере, буду утешаться тем, что вижу все это в последний раз». Как ни странно, он ничего не чувствовал. Не было ни страха, ни досады, ни отчаяния. Только опустошенность. И усталость. Вот как, оказывается, люди идут умирать. Самого человека и нет вовсе, есть только его оболочка. А внутри зияющая пустота. Вакуум. Черная дыра. Черная дыра, а над головой – черная радуга… И правда, надо будет, пожалуй, подъехать со стороны «Черной радуги». Ни к чему Сергею быть на поляне и видеть… Впрочем, что за бред! Никого он, конечно, не увидит. Но все равно, делать ему у сторожки нечего.
Дорогу к их несостоявшемуся родовому поместью нашли на удивление легко. Сильно расширенный участок теперь действительно был обнесен высоким забором – не обманула загадочная Таня Тосс… Виталий вышел из машины, кивнул на убегавшую в лес дорожку.
– Пойду пройдусь…
– Я подожду, – кивнул Сергей.
– Подожди, – согласился Малахов. – А если меня не будет больше часа, поезжай домой.
Водитель удивленно оглянулся по сторонам:
– Куда вы денетесь-то отсюда, шеф?
У Виталия не было ни желания, ни сил что-то объяснять.
– И правда. Извини, глупость сморозил.
Он шагал по тропинке среди зеленеющего леса и думал о всяких пустяках. О фильме «Призрак оперы». О том, что так и не узнал, как называется тот цветок на окне кафе, с резными листьями и волосатыми черенками. О кукушке, которая вдруг ни с того ни с сего начала куковать в один из его прошлых приездов сюда. Начала и прекратила. Он тогда не придал этому никакого значения… Как и поваленному дереву. А ведь бабушка Вера предупреждала. Она была очень мудрой, его старая бабушка Вера. И всегда говорила: что бог ни делает, все к лучшему.
«Это что же получается, бабуля, – спрашивал он про себя, – то, что я сейчас умру, тоже к лучшему? Я, молодой, полный сил мужик, только что впервые в жизни встретивший настоящую любовь, едва-едва успевший понять, как надо жить, через несколько коротких минут покину этот мир? Быть может, я уйду в другой, где будешь ты, мама, дед, тетя Маня, Сашка Семенов… Наверное, если вы все там, то там хорошо. И все-таки я туда не хочу!»
Он вдруг понял, что ему очень хочется жить. Хотя нет, хочется – неподходящее слово. Он всей душой стремился, рвался жить! Все его существо, вплоть до мельчайших клеточек, просило, требовало жизни. Вот этого леса, ароматов цветов и молодой травы, пения птиц, солнца и неба… Вкуса горячего кофе и жаренной по бабушкиному рецепту картошки с солеными огурцами. Музыки, Долькиного смеха, Любушкиного негромкого голоса, нежного прикосновения ее рук, тепла ее тела… Он, оказывается, всегда так любил жить! Только не замечал этого. Некогда было замечать… А умирать он не хочет. Пусть даже там будет в сто раз лучше. Все равно не хочет.