Нэлли
Шрифт:
— Ну, так делайте, что хотите, но чтобы через неделю мне были доставлены беглецы, иначе я вас сниму с должности.
После этой беседы капитан Хикс разослал по острову всех своих резервных полицейских и сыщиков.
Кеуа жил на юго-восточной окраине города, и чтобы добраться до его жилища, нужно было пройти весь китайский и японский кварталы.
Его хижина представляла собой остов, сделанный из пальмовых стволов. Стены ее были завешены Камышевыми плетенками, а крыша завалена травой и древесными листьями.
Внутри имелась всего лишь одна комната, а вокруг снаружи над деревянным полом был устроен навес, образующий что-то в роде веранды. Издали эта хижина походила на стог сена. Несколько кокосовых пальм своими мохнатыми верхушками бросали на нее густую тень, а шагах в двадцати раскинулся большой фруктовый сад.
Такие же хижины были в беспорядке разбросаны в различных направлениях по-соседству. Около них играли голые ребятишки шоколадного цвета, и женщины готовили пищу своим мужьям, находившимся на плантациях или на заводах.
Кеуа жил вместе со своим братом Окалани, но оба они приходили домой только для ночлега, да и то не каждый день.
Кеуа, рослый, красивый канак, лет двадцати пяти, провел свое детство и юность в Америке, где его отец служил стрелочником на железной дороге в Сан-Франциско. Там Кеуа кончил школу и поступил рабочим в доки американской пароходной компании. Окалани был на пять лет моложе своего брата и только что начал учиться, как в жизни их семьи произошел полный переворот.
На участке, на котором работал их отец, произошло крушение. Два пассажирских поезда столкнулись из-за непереведенной стрелки. Отец Кеуа был уволен со службы, несмотря на то, что он оказался совершенно невинным. На американских железных дорогах несколько стрелок переводятся из одной стрелочной будки при помощи электрического тока. И вот, когда отец Кеуа должен был перевести стрелку, ток вдруг внезапно прекратился, а поезд несся, приближаясь к станции. — Стрелочник подал тревожный сигнал, но в этот же момент ток восстановился, и он со спокойным сердцем перевел стрелку. На самом же деле открылся только семафор, а стрелка осталась непереведенной.
Стены ее были завешены Камышевыми плетенками.
Отвечать за такую неисправность должен был молодой инженер, племянник одного из директоров этой железнодорожной дороги, и было решено всю вину свалить на Канака.
Эта несправедливость так сильно подействовала на отца Кеуа, что он вместе с женой и обоими сыновьями уехал из Америки и снова поселился на своем родном острове Оагу, где и занялся рыболовством. Вскоре он умер, а затем Кеуа и Ока лани похоронили и свою мать. С тех пор братья зажили самостоятельно.
Работая в Америке, в судостроительных доках, Кеуа прошел хорошую школу постройки судов и, став рыбаком, решил выстроить себе моторную лодку. Целый год братья возились над ее постройкой, и наконец вместительный бот был закончен. Не хватало им только двигателя.
Посоветовавшись, братья решили поступить матросами на пароход американской компании. Неохотно пошли они на службу к американцам, да ничего не поделаешь, — им нужны были деньги.
Два года проплавали братья на «Игле», копили деньжат, купили в Сан-Франциско бензиновый мотор с передаточным валом, к концу которого прикрепляют гребной винт.
Ночью тайно от таможенных надзирателей они по частям перенесли его на пароход и избежали уплаты вывозной пошлины.
Таким же способом переправили они свою покупку на берег и в Гонолулу. В перетаскивании мотора братьям помогал только что поступивший на «Игль» молодой матрос Дик. С этого и завязалась между ними дружба. Вскоре оба брата сделались самыми близкими людьми русского коммуниста и вступили в организованную им ячейку.
Кеуа и Окалани бросили службу в пароходной компании. Они установили двигатель на своей лодке, и Кеуа занялся перевозкой пассажиров, а Окалани поступил рабочим в портовые мастерские.
Через несколько дней после исчезновения молодых путешественников, когда Кеуа, перевезя пассажиров с прибывшего парохода, спал в своей хижине, кто-то сильно постучал в дверь.
— Кто там? — спросил проснувшийся канак.
Он был один, брат его ушел на работу.
— Отворяй, — отвечал грубый голос, — иначе мы подпалим твой курятник.
Вскочив с груды пальмовых листьев, заменявших ему постель, Кеуа направился к двери.
— Ну, шевелись! — снова раздался голос снаружи.
— Чего раскричался? Ты сначала скажи, кто ты такой! — смело крикнул канак.
— Полиция, — прозвучал короткий ответ.
Кеуа отворил дверь.
Перед ним стояли два полицейских.
— Ну, собирайся, да живо, ты арестован, — сказал один из них, беря канака за руку выше локтя.
— За что? — спросил канак.
— После узнаешь, — отвечал полицейский.
— Что же, так вот и идти голым? — спросил Кеуа.
— Можешь надеть свои лохмотья, — согласился полицейский и освободил руку канака.
Не торопясь Кенуа надел белые матросские брюки, снял с гвоздя чистую куртку с глухим? воротником и обувь на босые ноги — холщовые башмаки, взял с полу скорлупу кокосового ореха, служившую ему чашкой, зачерпнул в стоявшем в углу сосуде, сделанном из огромной тыквы, воды и, выпив ее, сказал:
— Ну, я готов!
Полицейские внимательно осматривали хижину, рылись в куче листьев, обстукивали пол, желая убедиться, нет ли под ним погреба. Видно было, что они искали еще кого-то. Осмотрев затем сад, они повели канака в город.
Город только что начал пробуждаться. За чугунными решетками, окружавшими нарядные дома, уже виднелись садовники, подметавшие засыпанные желтым и красным песком садовые дорожки.
По улицам целым потоком тянулись мужчины, женщины и дети в самых разнообразных костюмах. Здесь были и китайцы в своих синих куртках, узких штанах и черных туфлях, с подшитым вместо подошв толстым слоем бумаги. Некоторые из них шли босиком.
Японцы и японки в легких ситцевых кимоно, в деревянных сандалиях, надетых на голые ноги, издавали странный звонкий стук, походивший на топот табуна лошадей.
Полуголые канаки, индусы, мавры, малайцы и чернокожие обитатели Африки, завезенные сюда предпринимателями, смешались в пеструю толпу.
Все это были молодые и сильные люди. Между ними виднелись также подростки и дети обоего пола, уже надорванные тяжелой работой.
Некоторые несли узелки и корзинки, а на спинах у многих японок были привязаны грудные ребята.