Нелюдь
Шрифт:
Я занимаюсь этим делом уже почти четыре года. Через мои руки прошло много этой швали. Кого-то уже и нет — убили при разборках. Это у них обычное дело. Кто-то уехал на Запад, а кто-то — на Восток. На очень дальний восток, в сторону Магадана…
Сейчас все задаются вопросом — отчего это новые русские живут с таким шиком, так роскошествуют и не знают удержу? Я отлично знаю ответ на этот вопрос. Это все от того, что у них мало времени. Им надо жить сейчас, немедленно взять от жизни все. Побольше и подороже. Только хапнул — и сразу надо бежать что-то покупать, проматывать,
Есть у меня и постоянная клиентура. Они-то меня и рекомендуют своим знакомым. Знают, что я — могила.
К своим тридцати пяти годам я приобрел весьма респектабельную внешность и кое-какой капитал. Смешно говорить, конечно. Что мои капиталы в сравнении с капиталами моих клиентов…
Зато меня никто не убьет. Я всем нужен. Какой бы страшный бандит не обратился ко мне, я его не боюсь. Я — доктор, который его лечит.
Моя мама сначала очень боялась того, что я свяжусь с ужасными людьми и погибну. Она говорила:
— Феликс, не надо тебе этих шальных денег. Сиди лучше спокойно в своем диспансере. Там хоть денег поменьше, зато ты не на виду. А то неровен час, что-нибудь случится.
— Что со мной может случиться, мама? — спрашивал я, хотя прекрасно понимал, что отчасти мама права. Но надо же было как-то ее успокаивать. Пожилые люди с трудом понимают истинную сущность того, что сейчас происходит. Им все кажется, что можно переждать, пересидеть, а потом все нормализуется, все станет как прежде. Или почти как прежде.
— Мало ли что может случиться, если ты окружен такими подозрительными людьми, — говорила мама, пожимая плечами. — От них чего угодно можно ожидать. Вот я недавно смотрела по телевизору…
Но тут я прервал маму. Мне не хотелось слушать о том, что она смотрела по телевизору. Мне слишком хорошо известно, как много страшного происходит в жизни. Такого все равно по телевизору не показывают.
Беда с этими стариками. Как им объяснишь, что того, что происходит сейчас, не пересидишь, не переждешь. Как говорится, поезд уже ушел. И рельсы разобрали. Старики еще не до конца поняли, что мы уже не просто погружаемся в трясину глобального криминала. Мы уже погрузились и сидим в нем по самые уши. И никакого пути обратно у нас нет.
«Процесс пошел», — как сказал лидер перестройки в свое время. Теперь он уже зашел слишком далеко.
В конце концов мама успокоилась относительно меня и моего будущего. Вернее, смирилась с неизбежностью. Пусть уж сын будет криминальным доктором и залечивает триппер у проституток и высокопоставленных бандитов. Пусть, если они за это хорошо платят. Все же я работаю по специальности.
Единственное, что неудобно во всем этом — это ночная работа. Допоздна горит свет в моем кабинете, где я принимаю поздних посетителей. Я осматриваю их, делаю назначения, выписываю лекарства…
А на следующий день сплю до полудня. И телефон, естественно, отключаю.
Так что в тот день я был немало раздосадован, когда в десять часов утра был разбужен настойчивыми звонками в дверь. Кто-то
С этим тоже ничего не поделаешь. Мои постоянные клиенты слишком хорошо мне платят, чтобы я мог отказывать им в помощи, даже если для этого приходится просыпаться пораньше. Зря я, что ли, клятву Гиппократа давал!
Но то, что ожидало меня, не могло присниться мне даже в самом кошмарном сне.
Уж я не могу сказать про себя, что слишком впечатлителен. Да и, кроме того, невольно приходится много слышать о разном. Если уж ты лечишь такую публику, поневоле оказываешься в курсе многих вещей, так что ужасами меня не удивишь. Что только не происходит каждый день в нашем благословенном Петербурге…
И все же, все же.
— Скорее, Феликс, — вот были первые слова, которые выкрикнул мне стоявший на лестничной площадке Геннадий Андреевич. — Скорее, почему вы не отвечаете по телефону? — голос его был резким и раздраженным, но я не захотел отвечать ему в том же духе. Не оттого, что боялся его, а просто по лицу было сразу видно, что человек действительно вне себя и плохо отдает себе отчет в своих словах и поступках.
— Одевайтесь и поедем к нам, — кричал он возбужденно, дергая меня за голую руку. — Она хочет, чтобы приехали именно вы.
— Кто она? — не сразу понял я, хотя мне следовало сообразить это и самому. Из-за кого бы еще Геннадий Андреевич стал так волноваться?
— Юля! Юля! — выкрикнул страдальчески Геннадий Андреевич, и после не выдержал и закричал:
— Да не стойте вы столбом, одевайтесь скорее.
Я лихорадочно, не попадая ногами в штанины, натянул брюки, потом рубашку, но стоило мне потянуться за пиджаком, как гость нервно остановил меня.
— Там страшная жара на улице, — крикнул он. — И вообще я на машине… Не простудитесь. Давайте скорее.
Уже в машине, в сером «ситроене» последней марки, я все же спросил, что произошло.
Было уже понятно, что случилось нечто ужасное, в противном случае Геннадий Андреевич с его рыбьими глазами и не подумал бы нервничать. Но его слова о том, что Юля хочет меня видеть, говорили о том, что с его дочерью все нормально — она жива… Так что же случилось?
— Вот сейчас приедем, и вы сами все поймете. И заодно нам с женой объясните все, — ответил резко сидевший за рулем Геннадий Андреевич. Он вел машину сосредоточенно, не отрывая глаза от дороги. Вероятно, чувствовал, в каком находится состоянии, и не хотел рисковать.
— И Юле объясните, — продолжил он. — Потому что она сама ничего не понимает. Что произошло… — он неожиданно всхлипнул. Вот уж чего я от него никогда не ожидал. От этого негодяя… Но вместе с тем мне стало по-настоящему страшно за Юлю. Если уж эта гадина плачет, то дело нехорошо…
Что могло быть? Что могло случиться? Автомобильная катастрофа? Изнасилование? Что еще?
— Она твердит только, чтобы приехали вы, — произнес Геннадий Андреевич, смерив меня искоса ненавидящим взглядом. — Мы звонили вам все утро, но вы так и не соизволили поднять трубку.