Нелюди Великой Реки. Полуэльф-2
Шрифт:
— Зато природу уважают и не гадят в нее… — автоматически прокомментировал я заявление Паисия. Что-то многовато информации на мои бедные мозги сегодня свалилось. Со скрипом уже ворочаются.
— Вот, кстати, ничего себе! А то все вопят: алху то, алху се! И бедные, и разнесчастные, и так их эльфы забижают, что аж с родной земли согнали! У демонов какая земля своя? Только та, в которую их закопают!
— А тифлингов только уважать можно… — продолжил Паисий. — Смотришь на рожки их и понимаешь — аккуратнее надо с ними, аккуратнее… Не люди они, совсем не люди… Это как предупреждение тебе такое. А если предупреждают, не маскируются,
— Многие из них теперь тюрбаны носят, на манер маранийцев, — просветил я Паисия, припомнив внешний вид поэта Игана.
— Ничего, женщину-тифлинга увидишь, не только в тюрбане — в парандже опознаешь, если не дурак. Она уж позаботится! — И старец, отпустивший, по его мнению, соленую шутку, гулко хохотнул.
— Последний вопросик, отец Паисий! — задержал я монаха, считавшего, видимо, что наша беседа закончена, — даже пошутить напоследок соизволил. — А нечисть, по-вашему, это…
— Да, конечно, — Паисий мигом сообразил, о чем речь, и закивал косматой башкой. — Низшие демоны, вселившиеся в животных. Почему, как ты думаешь, они на разные голоса хором вопят?
— Опять «Имя им легион»? — процитировал я самого монаха. Это уже не вопрос, а утверждение получается.
Монах ничего не ответил, только махнул рукой на прощание — мол, и сам все понимаешь, не маленький, чай. Так и ушел, бормоча себе под нос: «С животных что взять? Тямы нет, инстинкты одни…»
Ладно, келью мне отвели, надо укладываться. Проявится Виталя, не проявится сегодня?
За ломберным столом, покрытым зеленым сукном, сидели четверо. Я особо не удивился, сообразив, что один из них Виталя Стрекалов, а остальные — его двойники. Каждый был одет в смокинг, на шее каждого висела золотая медалька на красной ленточке — тот самый «Бэрах».
— Мы тут в вист сели… — Виталя призывно махнул мне рукой, и я подошел — любопытно стало.
— Последний роббер играем, — уточнил Виталя, — зацени, какие ставки!
Я взял лежащие посредине стола «векселя», или лучше назвать их «долговыми расписками», то есть листки бумаги. «Нога», — было написано на одном. Я быстро перетасовал все и убедился, что на клочках листков из Виталиного блокнота, прямо поверх цифр, которые мне так и не удалось расшифровать, было написано: «рука правая», «левая рука», «почка», «левое легкое», «ребро 1–6»… Где-то и латинские названия попадались…
— Вот, Корнеев, решили пятого сваять — теперь сбрасываемся… — пояснил Виталя таким тоном, будто они с приятелями «сбрасывались» на бутылку гномьей водки. Ничего себе заявление! — Будет такой надменный потомок «известной подлостью прославленных отцов»…
— Зачем вам пятый, извращенцы? Вчетвером скучно стало?
— Аты-баты, шли солдаты, выжил только каждый пятый! — фальшиво запел Виталя, обнажая клыки. — Может, тебя пятый прищучит? Нас пока четверо всего, но будет больше, много больше…
Тут Виталя сделал многозначительную паузу, подняв к небу поредевшие брови. И сам он какой-то выцветший. Выдыхается, как спринтер на длинной дистанции. А двойники его — наоборот, живее всех живых: румянец во всю щеку, глазки блестят… Прав был в чем-то малый, который отец Тихон. Очень трудно удержать в голове то, что намертво зазубрил, заучил в состоянии бодрствования. Да и чего учить-то? Одно движение, простенькое, привычное, многократно повторяемое изо дня в день… Но абсолютно недостижимое здесь, в мире снов. Сознание плыло, я балансировал на грани полной обездвиженности, но хоть и с трудом, мне удалось поднять руку, в которой неожиданно для меня оказался нож. Двумя резкими перекрещивающимися движениями я «пописал» пространство перед собой, как на тренировке. Крест Животворящий, как объяснял Тихон.
Виталя и его карточные партнеры оказались разрезаны — каждый как минимум на три части, как будто в моей руке был волшебный огненный меч невероятной длины. Изменилась и обстановка — пространство, казалось, начало сворачиваться в трубочку и при этом издавать такой запах горелого, что я во сне закашлялся, а на глаза навернулись слезы. Пламенем занялось все: Виталя, стол, карты в руках полыхающих, как факелы, зеркальников, сам воздух наконец. Листки из блокнота — «ставки» в этой дурацкой игре — метались в дыму каплями огненного дождя. Один из них спланировал прямо мне под ноги, и я прочитал надпись, выведенную латиницей: musculus gluteus. [12]
12
Ягодичная мышца (лат.).
— Неприличными словами не выражаться! — гаркнул я известную цитату в багровое зарево, окончательно поглотившее Виталю и его развеселую компаху.
Мы вновь сидели вчетвером: я, Паисий, Тихон и Александр. Последний, впрочем, с момента нашего знакомства не произнес ни слова, присутствуя при разговоре в качестве «мебели». Только глазами туда-сюда зыркал, из чего можно было сделать вывод, что разговоры наши он слушал, и слушал внимательно…
— Понимаешь, — продолжал Тихон затронутую вчера тему, — в нашем мире много одержимых. Судя по всему, гораздо больше, чем в том, что был до Переноса.
— А я бы и не так сказал, — вмешался Паисий. — В нашем мире кто не одержимый, так в борении находится… И выигрывают это борение единицы…
— Вы, понятно, выиграли уже… — Я специально сделал паузу, дожидаясь продолжения. Ясно, сейчас меня будут наставлять в вере. Отточат на мне свои проповеднические способности. Последователей любого культа хлебом не корми — дай кого еще в свою веру обратить или с проповедью выступить…
— Почему «уже»? — с удивлением откликнулся Паисий.
— Так ведь вы, я полагаю, последователи единственно верного учения? — ядовито усмехнулся я. — И это помогло вам выиграть все битвы этого вашего… боренья! И у тех, кто к вам присоединится, не жизнь будет, а… варенье!
Нехорошо, конечно, за хлеб-соль ядом платить, но если они думают, что меня за грибную похлебку купить можно только потому, что я вежливый и воспитанный полуэльф…
— Насчет единственно верного учения — тут ты, хочется верить, не ошибся. А насчет того, что мы чем-то от всех остальных разумных отличаемся, — вот тут ты пальцем в небо.
Удивили. Неправильные какие-то монахи. Особенно меня «хочется верить» напрягло. Что он подразумевает?
— Не по-онял… — протянул я.
— А чего тут не понять — сказано же тебе: кто не бесноватый, тот, за редким исключением, скоро будет, и мы не это самое исключение.