Немцы в городе
Шрифт:
С пяток секунд я молча смотрел на этот ключ, потом перевел взгляд на сияющее Тамаркино лицо.
– Что скажешь? – спросила она все тем же, вызывающим ту самую волну голосом.
– Неужели от кладовки?
– Угу.
– Там, где списанная кровать?
– Угу.
Я с усилием сглотнул.
– Когда? – Тамарка молчала. – Тамар! Вечером, после ужина?
– На этот раз никаких пятиминуток, – сказала она, глядя на меня с прищуром. – Предлагаю запереться там на всю ночь.
– Целую ночь! – От такой перспективы у меня захватило дух. – Но как ты…
– Стянула
– На целую ночь… – восторженно повторил я, не веря в такую удачу.
С лица Тамарки вдруг исчезла улыбка.
– А ты сможешь вырваться? – озабоченно спросила она.
– Запросто, – уверенно сказал я, еще не зная, как мне удастся улизнуть из отделения, но зная, что я сделаю это во что бы то ни стало. – Если понадобится, я нашего дежурного придурка просто прибью.
– А вот этого не надо, – сказала Тамарка и хихикнула. – А то тебя повяжут, и я там, в этой кладовке, буду всю ночь в одиночестве куковать.
Еще несколько секунд я стоял, молча пожирая глазами Тамарку и чувствуя, как та теплая волна внизу разгулялась не на шутку, так, что, кажется, у меня оттопырился халат – точь-в-точь как когда-то трусы под пиджаком, еще на том пляже. Мне уже казалось, что это было сто лет назад.
Тамарка, кажется, заметила. Она опять хихикнула и ее щеки порозовели. Тоже как тогда, на пляже. Она хотела что-то сказать, но тут за углом вестибюля послышалось размеренное шарканье. Похоже, это возвращалась дежурящая сегодня в женском отделении медсестра, грузная тетка лет сорока, визгливая и всегда чем-то недовольная.
– Все, пока… – Тамарка шагнула вперед, привстала на цыпочки и быстро чмокнула меня в губы. – Да иди же! – с напускной сердитостью прошипела она, когда мои руки машинально стиснули тонкую талию и притянули к себе, а потом как-то сами собой переместились ниже, под перехвативший ее поясок. – Апельсины раздавишь, силач…
Я попятился. Несколько шагов, не отрывая от Тамарки глаз, я шел спиной вперед, потом развернулся и почти побежал на цыпочках, потому что из-за угла вот-вот должна была появиться медсестра.
Перед выходом я притормозил, оглянулся. Тамарка стояла, глядя мне вслед. В одной ее руке уже была швабра, а пакет она, видно, куда-то поставила. Второй рукой она помахала мне на прощанье, но тут же поспешно согнулась и принялась усердно драить пол. Я с усилием толкнул упругую дверь…
На крыльце мне по глазам ударило не на шутку разошедшееся солнце. Несколько секунд я стоял, прищурившись, почти ничего не видя после полумрака вестибюля, потом зрение пришло в норму.
– Сань!
Со скамейки мне опять махал рукой радостный Викентьич.
– Сашка, давай к нам! – Пристроившаяся на его коленях Наташка одной рукой обнимала его за шею, второй тоже
«Ты помнишь, плыли в вышине и вдруг погасли две звезды… но лишь теперь понятно мне, что это были я и ты»…
Баритон всерьез распевшегося Лещенко привел меня в чувство. Мне вдруг показалось, что жизнь прекрасна и что не может быть ничего лучше, чем стоять вот так на крыльце, щуриться от солнца и думать о том, что жизнь прекрасна. Ну, и еще о Тамарке, конечно.
– Все в порядке! – бодро сказал я прогуливающемуся по крыльцу санитару, который приостановился и стал подозрительно на меня коситься.
Потом в два прыжка соскочил с крыльца, быстро прошел несколько шагов и остановился метрах в пяти от скамейки с нашими, напротив. Наташка, поглядывая на меня, что-то шептала на ухо Викентьичу, а тот, довольный, ржал как конь. Кажется, они обсуждали нас с Тамаркой.
– Эй, ловите! – крикнул я, запуская руки в карманы. И кинул апельсин, который ловко, свободной рукой поймал Викентьич. – Второй пошел! – крикнул я, и второй апельсин двумя руками поймала Наташка.
Она спрятала пойманный апельсин в карман, а Викентьич принялся немедленно чистить для нее свой. Кажется, наш мастер оказался подкаблучником. По крайней мере, он здорово подпал под влияние Наташки и выполнял любые ее прихоти. Впрочем, об этом я с ним запланировал поговорить потом, после обеда. А сейчас нам следовало бы обсудить кое-какие детали недавно начатого подкопа. Мне хотелось прорыть такой туннель, чтобы по нему могли, не нагибаясь, пройти наши девчонки на каблуках.
– Эй! – рявкнул прогуливающийся по дорожкам парка мордоворот. Он остановился и принялся сверлить сладкую парочку тяжелым, исподлобья, взглядом. – Эй, а ну прекратить!
– Да пошел ты, – спокойно сказала Наташка. Она приняла у Викентьича отломленную дольку, откусила половинку и сказала сюсюкающим голоском, слегка невнятно, пережевывая сочную мякоть: – Сейчас мы покормим нашего маленького мальчика, сейчас…
Викентьич послушно раскрыл рот и Наташка забросила в него вторую половинку, как утке в клюв. Я громко засмеялся, а перекосившийся от злости охранник заорал в голос:
– Немедленно сдать апельсины! Посторонняя еда в клинике запрещена!
Он подбежал к скамейке и положил ладонь Наташке на плечо, чтобы развернуть ее к себе.
– А ну, руки от моей бабы! – рявкнул Викентьич. Он запросто поднял Наташку на руках и пересадил на скамейку, рядом, словно весом она была не более пятилетней девочки. Потом вскочил и толкнул мордоворота в грудь так, что тот отшатнулся и едва не упал.
– Нападение на сотрудника! – пронзительно, неожиданно высоким голосом заорал плечистый парень, примерно ровесник Викентьича, с редкими рыжими усами, и засвистел в извлеченный из нагрудного кармана халата свисток.
К нам немедленно рванули санитары со всех концов огромного парка. Громко топая, дуя в свистки, они мчались к скамейке Викентьича, словно здесь сосредоточилось все зло мира, которое следовало немедленно нейтрализовать, иначе этому миру наступит такой же немедленный кирдык.