Немцы в городе
Шрифт:
– Наших бьют! – во все легкие заорал я, наблюдая, как раскрасневшиеся Викентьич с санитаром обмениваются пока тычками в грудь, но дело, без сомнений, должно было вот-вот перейти в полновесную драку. – Пацаны, сколько можно терпеть этот беспредел!
И дорожки заполнились бегущими в том же направлении нашими. Через десяток секунд возле скамейки началась настоящая свалка. Молодые мужики в белых халатах азартно молотили мужиков всех возрастов в вылинявших коричневых халатах из байки, а те не менее азартно молотили ненавистных надзирателей. Всего тут топталось уже человек тридцать, не меньше.
Наташку то ли сшибли со скамейки, то ли она упала, то ли намеренно отползла
В какой-то момент Наташка, не выдержав, вскочила, протерла ладони о свой халатик, и, бросившись в самую гущу дерущихся, вцепилась короткими когтями в лицо попавшемуся под руку плотному мордачу. Тот упал, зажимая ладонями залившиеся кровью глаза, кто-то об него споткнулся, упал сверху, и образовалась настоящая куча-мала, высотой не меньше полутора метров.
И тут что-то началось. Или нет, ничего не началось. Просто я словно вдруг очнулся. Хотя нет, ни хрена я не очнулся. Просто все одновременно ударило мне в голову. И жара, и солнце, и посещение родителей, и апельсины, и ощущение, что жизнь прекрасна, и еще, конечно, то, что ожидало меня сегодня ночью, и многое другое…
Я отошел от дерущихся подальше, поплевал на ладони, потер их друг о дружку и, лихо крякнув, побежал, быстро набирая скорость, к самому эпицентру свалки. А за метра за два до образовавшейся пирамиды мощно оттолкнулся правой толчковой ногой, взмыл в воздух, и на превратившийся в бесконечность миг воспарил, как коршун, и зарядился от опять ударившего в глаза солнца, и воспарил еще выше, и опять замер, и начал плавно пикировать на груду барахтающихся и матерящихся тел, и заорал во всю глотку, насколько позволяли голосовые связки и легкие:
– Лай-ла, ла-ла-ла ла-ла-ла ла-ла-а-а, ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла-а-а-а…
И никогда в жизни я не испытывал такого восхитительного чувства полета и свободы, и никогда еще не чувствовал себя таким счастливым…
Служу Советскому Союзу! Стражи Отчизны
Казарма, столовая, сортир, еще пара строений в лесу, все было деревянным и казалось каким-то, что ли, нежилым, что нагнетало дополнительное уныние. Объяснялось все очень просто и объяснения эти мы получили от сурового вида невысокого полковника, который вышел в центр плаца, с плохо скрываемой брезгливостью оглядел подобие строя, которое образовала наша сотня в гражданской одежде, и сказал:
– Я полковник Корнеев, командир приемника, в котором вы, товарищи военные, находитесь, если кто-то еще не понял. Или, по-другому, «карантина». Здесь вы проведете две недели, потом вас доставят в полк, на присягу, а потом вы будете развезены по подразделениям… Ну, чего приуныли?
– Да обстановочка здесь какая-то, товарищ командир… – раздался бойкий голос из строя, голов через двадцать от меня, и я не смог рассмотреть, кто это говорит. На такую толпу непременно найдется энное число таких вот бойких, остряков и прочих выскочек, которым всегда невтерпеж почесать языком, даже если это чревато репрессиями.
– Большую часть времени приемник пустует. Заполняется он дважды в год очередными группами призывников, – объяснил полковник, – сроком на две недели. Поэтому неудивительно, что все действительно выглядит несколько… – он на мгновение замолчал, явно подбирая слова, – мрачновато, неухоженно… Сейчас вы все получите
Соответственно последней команде мы образовали стадо и неохотно побрели к деревянному одноэтажному строению, на крыльце которого стояли, запустив большие пальцы за отвисшие поясные ремни, парни с лычками на погонах. Их было пять человек.
– Вешайтесь, – приветливо сказал один, невысокого роста, с висячими колхозными усами рыжего оттенка.
– Да-а-а… Два года, это не шутка, – хмыкнув, подтвердил другой, чернявый и высокий. Он посторонился, пропуская первых новобранцев. – Я бы на их месте сразу повесился, это точно… Чтобы не мучиться.
Сержанты заржали, а кто-то из тех, бойких, с языками, где-то за моей спиной, весело сказал:
– Ничего, мы уж как-нибудь помучаемся, товарищи командиры!
Теперь заржали прибывшие, а усатый сержант вытянул шею, чтобы высмотреть весельчака, явно собираясь взять парня на заметку.
– Ну-ну… – в итоге сказал он.
Через пару дней все более-менее обвыклись в своей новой ипостаси защитников отечества, а некоторые носили форму даже с видимым удовольствием. Пошли дни, похожие один на другой. Подъем, утренняя зарядка, утренний осмотр, занятия в классе, занятия на плацу, физическая подготовка, опять учебные классы… Короче, все как в книгах, фильмах и передачах «Служу Советскому Союзу», то есть хреново, дальше некуда… С другой стороны, сержанты, конечно, выстебывались, но гоняли не особо. Как я понял, двухнедельная командировка в приемник – это была для них халява, возможность вырваться из своих осточертевших дивизионов и возможность посмотреть на какие-то новые, пусть они не краше чем у сослуживцев, физиономии. И пусть здесь те же лес и казарма, все какое-то развлечение.
Кормили сносно, по крайней мере, у меня никакого адаптационного периода не было, с первого дня я доедал все без остатка. И хотя некоторые кривлялись, морщась и зажимая картинно носы, когда на обед давали какую-нибудь остро пахнущую тушеную кислую капусту, большинство рубало в полную силу, недоеденных порций фактически не оставалось.
Через неделю приехала передвижная лавка и военный народ создал столпотворение в комнате, где тетки в белых халатах взвешивали печенье, дешевые конфеты, отпускали сгущенку и прочие гастрономические радости истосковавшимся по сладкому защитникам родины. Деньги у большинства были и все стремились потратить их, «пока не отобрали деды» по месту службы, что считалось неизбежным.
Купив десяток пачек дешевых сигарет без фильтра, килограмм конфет, килограмм пряников и килограмм печенья, я запоздало озадачился, куда же все это деть. Положить в тумбочку – означало попросту подарить это богатство своим боевым соратникам, что мне, несмотря на ежедневные политические занятия, ставящие задачей поднятие духа патриотизма и привитие чувства товарищеского локтя, делать категорически не хотелось. Не надеясь на успех, я все же решил попробовать запихнуть килограммовый конфетный кулек в штаны хэбэшки, и с трудом поверил в случившееся, когда он запросто провалился куда-то к колену, и в кармане даже осталось свободное место. Точно так же, без малейших проблем, я распихал по карманам все остальное, и в итоге даже не потребовалось прибегать к услугам шинели, что не могло не радовать, потому что хранить свои вещи в карманах периодически оставляемой на общей вешалке шинели означало примерно то же, что положить что-то ценное в тумбочку.