Немецкие субмарины в бою. Воспоминания участников боевых действий. 1939-1945
Шрифт:
05.40. 30 секунд… 40… 50…
05.41…
Но за мгновение до этого вулкан взорвался на корме сухогруза. Словно гигантский кулак поднялся из моря, составленный из воды, пены, дыма и обломков.
Продолжая двигаться прежним ходом, с лодки видели, как, погружаясь кормой, тонет судно, поливаемое золотыми лучами восходящего солнца. На миг судно выровнялось, словно желая попрощаться в последний раз, и потом исчезло в пучине.
Команда спасалась, цепляясь за ящики, которые прежде были сложены на палубе и которые разметало
Три сухогруза водоизмещением 20 000 тонн и 30 000 тонн груза — такой оказалась добыча одной той ночи.
Глава 15
ЭТИ НЕОПЫТНЫЕ АМЕРИКАНЦЫ
Оперативная сводка. Весна 1942 года
Средний тоннаж потопленных судов продолжал расти. В январе средний ежедневный показатель на действующую лодку составил 209 тонн, в феврале — 378 тонн, в марте — 409, а в апреле вырос до 412 тонн.
Командование подводным флотом выступало за то, чтобы подводная война у американских берегов продолжалась до тех пор, пока она будет приносить хорошие результаты. С той оговоркой, что ситуация может измениться в любой день. Несмотря на огромные усилия американцев, считалось, что пока их противолодочная оборона не представляет серьезной опасности. Американская воздушная разведка считалась крайне слабой, эсминцы и корветы ходили слишком быстро, чтобы обнаруживать лодки и точно сбрасывать глубинные бомбы. Это доказал опыт подводной лодки «U-71». Команды американских кораблей были плохо подготовлены и лишены боевого опыта. Но сколько будет сохраняться такое положение?
Пусть лейтенант Флаксенберг, командир подводной лодки «U-71», своими словами расскажет историю своего пятого боевого похода, состоявшегося весной 1942 года.
«Когда мы 23 февраля выходили в море, стоял неприятный холод — даже на Атлантическом побережье. В устье Луары плескалось грязное море, покрытое плотными пятнами тумана. В такую погоду непросто было выйти из Сен-Назера. Наш противовоздушный эскорт скоро развернулся и ушел, но я уговорил свой корабль прикрытия довести меня до выхода за заграждения.
После этого мы остались одни.
Днем мы шли через Бискайский залив в подводном положении, а ночью всплывали и шли полным ходом, чтобы миновать опасную зону без приключений и как можно скорее. Нас уже не беспокоила привычка британских самолетов освобождаться над заливом от не использованных в охоте за подводными лодками бомб, тем более что на комфортной глубине, на которой мы держались, они нас не слишком беспокоили.
На третий день погода стала невероятно прекрасной. Светило солнце, видимость была великолепной. Мы пришли в море, к которому стремились. Согласно полученным мной приказам, я должен был действовать у мыса Хаттерас, если позволят запасы топлива, а если нет, то восточнее.
Я шел „самым экономичным ходом“, который был жутко медленным.
Но недолго. Этот прекрасный денек оказался последним из таких, что мы видели за долгое время. Мы шли по „Большому кругу“ — самому короткому пути, но он считался в Северной Атлантике печально известным своей мерзкой погодой в это время года. Так что, как я уже заметил, наше погодное счастье оказалось недолгим.
Утро следующего дня было еще прекрасным, и я мог позволить себе объявлять учебно-боевые тревоги, как я всегда делал по пути на позицию, потому что каждый раз обнаруживал, что четверть команды была довольно неопытной.
На следующий день ветер поменялся и начал дуть с северо-запада, запада, юго-запада — в общем, нам в лицо. Ну и мне пришлось, конечно, принять южнее…
Нас швыряло с борта на борт, вверх и вниз на огромных пятнадцатиметровых волнах. Корабль вынужден был в буквальном смысле слова карабкаться на горы, чтобы потом съезжать с них с головокружительной скоростью.
На мостике можно было выжить лишь в таком штормовом одеянии, которое немногим отличалось от водолазного, но и в нем мы быстро промокали до нитки. Но мы ничем не могли помешать холодной воде заливаться за шиворот. Люк в боевую рубку приходилось держать все время закрытым — со всеми последствиями для атмосферы в лодке.
Носовой отсек был настоящей разбойничьей пещерой. Запасные торпеды занимали все свободное пространство. Встать в полный рост там было невозможно. Пищу моряки принимали, присев за столом, который представлял собой доски, положенные на пару торпед.
Тарелки, кружки, ножи и вилки падали и исчезали в трюмах грязной воды. Нелегкая была жизнь. Но хуже всего жилось в дизельном отсеке с его гулом и запахами горючего.
А еще морская болезнь. У меня на борту был молодой курсант, он был бледен и изможден и практически ничего не ел в течение двух недель. Большую часть времени он лежал, лишенный сил и эмоций, на койке. Я ничем не мог ему помочь, раз его желудок не собирался помогать мне. Но это меня беспокоило, конечно.
И вот в такой обстановке кок корабля показывал удивительное мастерство и проявлял пунктуальность в приготовлении пищи. К восьмому дню свежие продукты, за исключением лимонов, которые снабжали нас витаминами, у нас заканчивались, и в еде преобладали консервированные продукты, которые было гораздо легче готовить.
Предвидя долгий поход, я ввел систему планирования рациона на несколько дней.
После еды мы валялись на койках, принимая меры, чтобы не скатиться при качке. Моряки называли это „детсадом“. Заснуть не можешь, читать не хочется. Дремлешь понемногу. И остается очень много времени на размышления о себе — а в этом мало хорошего.
Горючее оставалось решающим фактором. Если мы не могли идти в надводном положении — а идти быстрым ходом ценой повышенного расхода топлива было тоже сомнительным преимуществом, — то шли в подводном положении, пока батареи не истощались или воздух в лодке не насыщался угольной кислотой и мы вынуждены были всплывать. Кассеты с поташом я, конечно, берег до района боевых действий.