Немецкий брульон
Шрифт:
– Что–о–о? Как это? – думает внимательый читатель, – отдали паспорт? Пограничникам? Зачем. И поехали дальше без него? Чё–то тут автор завирает…
И ничего–то автор, а он свидетель и участник, не завирает. Вот в подтверждение правды Малёха:
– Только хлопот нажили и больше ничего! – сказал Малёха.
– Мой сын предатель, – подумал Ксан Иваныч.
***
Малёха тоже ничего не купил, потому как там не дешёвый Макдон, а уже кусок заграницы.
А за своим паспортом он следит. А эти стариканы снова лоханулись… Тем более
Генерал потерял кредит. Не только доверия. Не только перед товарищами с бодуна. Но, главное: перед сыном – малолеткой с крылышками.
У мальчика с крылышками отобрали любимую коробочку со сладкой травкой. Какая боль, какая боль!
Наивному малолетке, – тут ради правильной дислокации стоит оговориться ещё раз, – на днях стукнуло то ли двадцать один, то ли двадцать три, что на самом деле без разницы. И в двадцать можно руководить кавалерией. И точно так же, в двадцать, и в тридцать можно гонять баклуши, тратить родительское бабло хрен знает на что, в сорок завалить семейный бизнес, в пятьдесят грохнуть любимого дедушку и до конца жизни присесть.
***
Безпаспортную группу (если бы белорусы замылили паспорт) поляки бы в Европу не пустили. Ещё с треском и на пинках выпроводили бы обратно. Обидно? Разумеется.
Малёхе с Егорычем, как лучшим в мире физкультурникам, для выручки главного, удостоверяющего личность отца, документа пришлось пчёлками полетать между машинами – по сути «между Польшей и Беларусью», в нейтральной зоне.
А это метров триста в одну только сторону… А солнце жарит, чтоб оно пропало! И нет у них судьбы другой. Не торопись, Малёха Ксаныч…
***
На беларуськой стороне спросили номер машины и пожурили за невнимательность. Поинтересовались, почему, мол, за утерей явился не сам хозяин.
– Он за рулём, – А у них (у гонцов) прав нет. (Враньё. От папы слегка попахивало). Выехать из колонны невозможно. Папа их сам попросил. По–другому не получилось.
– Понимаем.
– А это его сын, – показал Егорыч на Малёху. – Малёха, покажи паспорт! Да вы же помните. Вы же сами нас шмо… проверяли, – ласково объяснял Егорыч.
Нестандартное поведение малого стада ослов во главе с бараном расстроило щепетильных пограничников: их за кого тут держат? В балаган превратили границу.
Поскулив и прорентгенив для порядка лица жертв… обоюдной, между прочим, халатности, белорусы паспорт вернули.
***
На другой границе толстая польская мадама – толмачиха на русский, докрутила причёску.
Нахлобучила на неё кепку.
Похлопала по опухлым бёдрам, посмеиваясь: таких взрослых растяп она в жизни не видела.
Кроме того, как же так, как жаль! – растяпы не знали её распрекрасного польского.
– Конечно, её польский – он лучший в мире. Это только для неучей он шипит, пукает и бжикает… – думает Егорыч.
– От вас столько хлопот, – выговаривала дама, – нам за дополнительные хлопоты гонораров не дают.
Грязные намёки с клянчем бухгалтер экспедиции Егорыч пропустил между ушей, на некоторое время сделавшись словонепробиваемым.
«Мировой уговор платной формы» у него сметой не предусмотрен!
– Как же вы дальше будете покорять Европу… при таком–то безалабере? – взывала дама к рассудку. – Мы вас битый час ждём. Нам соседи позвонили и на вас пожаловались.
– Ух ты!
– Объявляли в репродуктор. С обоих сторон. Не слышали что ли своих фамилий? Я и то помню: Клинов. Оглохли или как?
– Мы не понимаем по–польски, – сказал Егорыч. – И белорусский не знаем. Потерю обнаружили… да. Спохватились. Недавно. И сразу же забегали, ей богу.
– Когда стояли в середине моста, – уточнил Малёха.
– А очередь–то у вас ой–ёй–ёй – сами изволите видеть, – сказал Егорыч, – как за колбасой… в Елисеевском.
– Ай–ай, как остроумно, – съехидничала чиновница, и тут же: «А я–то в Елисеевском не была. И в Москве–то один раз. И что, хороший магазин?»
– И я не был, – встрял Малёха.
(И хорошо. А то бы расстроился: Елисеевский это, дорогой коллега, не Макдон тебе, там жвачка тебя разорила бы).
– Классный магазин.
– А по–английски вы что, не понимаете разве? Мы и по–английски передавали…
– Надо бы по–грузински, – пошутил Егорыч.
– Тут не слышно ни хрена, – пробурчал Малёха.
Малёха знает (по верхам) и по–возможности употребляет английский.
На родине, снизошедши к соотечественнику, пользует русский разговорный.
Но, чаще всего, по жизни помалкивает.
В тряпочку.
Тем более с пердунами и пьяницами, которых папа взял с собой (вот какого хера!?) в качестве попутчиков.
Курение травки, как применяемое единолично, из списка пороков им исключено, напрочь.
«Травка нужна композиторам для сёрфинга по волнам музыки», – убеждён Малёха на все сто.
Наш Малёха – сочинитель драм–энд–бэйса. Не зная малёхиного будущего наперёд, отнесёмся же к нему, как к композитору, благосклонно 37 .
– Бибикают и мычат все. Как голодные, – нудит Малёха. Коров в обвинительной речи предусмотрительно опустил.
– Сами–то вы кто, догадываетесь?
– Извините, мы нечаянно, – сказал Малёха.
(– Ещё сказал бы, что мы больше так не будем, – ехидничал Егорыч… позже.)
37
Все знают, как великих композиторов ругали современники: «Вздор», «животное мычание», «уродство», «низкопробная пачкотня», «плесень», «музыкальное гуано», «музыка для котов» и прочие эпитеты, которым и критики, и современники сопровождали премьеры ставших классическими сочинений Бетховена, Брамса, Листа, Чайковского и других известных композиторов.