Немецкий детектив
Шрифт:
Тириш: У меня для вас не слишком утешительные известия. В завтрашнем номере «Мюнхенских вечерних вестей» выйдут две статьи о спекуляциях земельными участками…
Шрейфогель: И что вы предприняли?
Тириш: Все, что было в наших силах. Пригрозили подать на них жалобу, попытались добиться судебного запрета публикации материалов до решения вопроса их принадлежности, направили к ним нашего поверенного в делах и пытались договориться. Но Вардайнер был непреклонен.
Шрейфогель: Вашими рассказами я сыт по горло. Вы ничего не добились, не сумели даже остановить эти статьи, значит, нарушили наш уговор. Жаль, очень жаль. Придется обратиться к другим. Премного благодарен, герр Тириш!
Едва повесив трубку, Шрейфогель набрал номер своего приятеля, банкира Борнекампа из Кёльна. Бернгард Магнус Борнекамп был президентом банковского дома, влиявшего на жизнь всей Федеративной Республики. Его вес в экономике и финансовые возможности едва ли не превышали возможности государства.
2. Из телефонного разговора директора банкира Шрейфогеля с банкиром Борнекампом:
Шрейфогель: Могу я обратиться с просьбой? Срочно нужна помощь.
Борнекамп: Разумеется, о чем речь?
Шрейфогель: Дело в двух статьях, которые могут появиться в завтрашнем издании одной из здешних газет — «Мюнхенских вечерних вестях». Они содержат информацию о купле-продаже земельных участков, происходивших якобы при соучастии нашего земельного правительства и властей ФРГ. Все это, разумеется, безответственный вымысел, и мы намерены обратиться в суд. Но когда столь провокационные и спорные материалы появляются на страницах газет, всегда существует опасность…
Борнекамп: Согласен с вами. Поручите, дорогой Шрейфогель, чтобы ваши сотрудники собрали необходимые материалы и поскорее их передали моим людям, конкретно — доктору Кетлеру. Когда все будет готово, я ознакомлюсь и приму меры.
Шрейфогель: Премного благодарен.
Бернгард Магнус Борнекамп работал в своем кабинете на вилле неподалеку от Кёльна. Кабинет был обставлен с дорогой солидностью, но без броской роскоши. Личный поверенный доктор Кетлер, тридцатишестилетний юрист, говоривший на пяти языках, включая русский, и старательно штудировавший китайский, за неполный час представил ему все, что удалось собрать:
а) фотокопии статей, готовых к печати в «Мюнхенских вечерних вестях»;
б) присланный по телетайпу перечень мер противодействия, безуспешно предпринятых «Мюнхенским утренним курьером», включая резюме разговора доктора Шлоссера с Вардайнером;
в) детальную информацию о «Мюнхенских вечерних вестях»: владельцы и соиздатели Бургхаузен и Вардайнер; у каждого по пятьдесят процентов акций, тираж 120 тысяч экземпляров, субботнее издание — 180–200 тысяч экземпляров, приблизительная оценка имущества издательства, включая типографию, здания и филиалы, — 120–150 миллионов марок.
Банкиру Борнекампу это не показалось пустяком; хотя обычно он оперировал гораздо большими суммами, но знал, что любая мелочь может иметь непредсказуемые последствия.
— Распорядитесь подготовить еще информацию о «Мюнхенском утреннем курьере».
— Над этим уже работают, — с готовностью доложил доктор Кетлер. — По первым оценкам они примерно сравнимы.
Борнекамп полистал тщательно подобранные бумаги. Нашел, что «Папир юнион», одна из фирм его собственного концерна, поставляет «Мюнхенским вечерним вестям» бумагу. Доставку большей частью производит «Евротранспорт», тоже его фирма. А «Рейнско-Рурская компания» — держатель договора на поставку нового оборудования — тоже принадлежит ему.
— Отлично! Соедините меня с Бургхаузеном! Но того нигде не было.
— Тогда с Вардайнером!
Но и Вардайнера найти не смогли.
Борнекампа это отнюдь не вывело из себя. По кратком размышлении он велел:
— Соедините меня с земельным министром юстиции!
Когда комиссар Циммерман раскручивал какое-то дело, для него и его сотрудников присутственных часов не существовало. Днем и ночью в отделе гудел народ.
Организатором непрерывных и неформальных рабочих совещаний, «посиделок», как именовал их фон Гота, обычно был не сам Циммерман, а в основном Фельдер, их главная организующая сила, который, как пчелка, собирал все, что принесли сотрудники: заметки, донесения, документы.
Циммерман лишь изредка вставал из-за стола и пересаживался к дискутирующим сотрудникам. И сразу беспорядочные споры превращались в эффективные, хотя и неформальные обсуждения.
В тот вечер по знаку инспектора Фельдера первым начал фон Гота:
— Фрау Шмельц собиралась развестись с мужем. Хорстман, видимо, хотел обеспечить ее доказательствами, облегчающими задачу. Но не успел. Гольднер полагает, что после Хорстмана должно было остаться множество взрывоопасных материалов о личной жизни некоторых видных людей.
Фельдер, у которого в голове, как в архиве, уже были упорядочены все данные по делу Хорстмана, доложил:
— Материалы эти, скорее всего, у Хельги Хорстман или у Лотара, кое-что, возможно, у Вардайнера. Хочу напомнить, что на месте преступления мы не нашли следов того, что жертву обыскивали. Судя по этому, убийца знал, что Хорстман не имеет привычки держать бумаги при себе. Целью убийства, вероятно, было воспрепятствовать Хорстману воспользоваться материалами, попросту навсегда заткнуть ему рот.
— Не слишком ли категорично? — усомнился фон Гота.
— Я только исхожу из фактов, которые просто бьют в глаза, — обиделся Фельдер. — И не хочу навязывать никаких выводов.
— От дорожной полиции ничего нового? — спросил Циммерман.
— Их техники, — доложил Фельдер, успевший успокоиться, — под командой Вайнгартнера как раз пытаются по глубине колеи и типу грунта вычислить вес машины, использованной убийцей. Результаты будут завтра.
— А что у вас, коллега Дрейер? — спросил Циммерман.