Немецкий мальчик
Шрифт:
Тишину нарушал лишь звук их шагов.
Добрых полчаса немцы шагали впереди, сворачивая с улицы на улицу, пока Майкл не заблудился окончательно, а потом сбавили темп и пошли рядом с Майклом — один справа, другой слева.
Они не говорили ни слова, смотрели прямо перед собой и шагали дальше. Майкл уже понял, что его ведут не в гостиницу, а что ему не сбежать, понимал и он, и молодые немцы. Рюкзак не снять быстро, да и вообще сначала нужно бросить ружье. Нет, ему не спастись.
Майкл гадал, куда его ведут, зачем так далеко, если хотят обокрасть, и потребуют ли отдать деньги, прежде чем отнять ружье — вот что им нужно, больше-то ничего
Немцы остановились у домов с остроконечными крышами, утопающих в пышных садах. Ни в одном окне свет не горел. На помощь никто не придет. «Совсем мальчишки», — подумал Майкл, едва они повернулись к нему. Один воинственно расправил плечи, но оба явно не знали, как начать.
Майкл снял ружье, потом рюкзак. Он побежал бы, но его прижали к чугунным воротам; он предложил бы им ружье, но не говорил по-немецки, да они заберут ружье без спросу и так. Чувствовалось, как они распаляют свой гнев, точно до конца не верят, что Майкл заслужил свою участь. Наверняка ненавидят его за то, что он заметил их слабость.
На другой стороне улицы скрипнула дверь, через секунду ее закрыли и заперли на замок. Немцы переглянулись, словно еще могли превратить все в шутку, проводить его в гостиницу и пожелать спокойной ночи.
Выпад — и один из юнцов ударил Майкла так, что тот чуть не расшиб голову о ворота, а другой пнул по ногам. Майкл падал, а в голове проносились добела раскаленные мысли: череп расколот колено сломано, а вчерашние мальчишки упиваются своей жесткостью и не намерены его отпускать.
В первый раз избитого еврея бросили на тротуаре, во второй — заворотами, а прошлой ночью — прямо на крыльце, перемазав кровью дорожку и ступеньки.
Сам бы Рубен Хартог не справился, годы не те, но сосед и его взрослый сын пришли по первому зову и перенесли раненого в кабинет. Хартог велел жене не выпускать из дома внуков и пса, а служанке Эстер — как следует вымыть крыльцо. Казалось бы, зачем избивать человека перед домом доктора, но Рубен понимал: это очередное предупреждение.
Лицо несчастного иссиня-черное, распухшее, из-за рваных ран похоже на разрезанную тыкву. Ему сломали руки. Хартог знал, что скоро проявятся и другие увечья, но, вероятно, особого значения иметь не будут.
Волосы черные, тело стройное — этот еврей совсем молод. Ни денег, ни документов при нем не оказалось, лишь серебряный медальон с буквой «Э».
16
В бунгало теперь вечно царили суета и толчея, словно приехали не два человека, а двадцать. Лидия чувствовала, как кипучая энергия гостей наводит порядок в мыслях и несет вперед, словно волна щепку.
Здорово, что в доме появился ребенок! Благодаря удивительному мастеру Тобиасу Шрёдеру жизнь снова вошла в нормальное русло. Лидия периодически напоминала себе: ручки горячих сковородок и носик чайника нужно отодвигать подальше от мальчика, а чашки и стаканы — подальше от края стола; и не забывать ставить каминную решетку, хотя Тоби был не из тех детей, которые носятся по дому и играют со спичками и ножом.
Увидишь такого ребенка однажды и запомнишь на всю жизнь: слишком миловидный для мальчика и немного не от мира сего — настоящий ангелочек! Лидия решила, что Тоби нужны солнце и пудинги, пусть хоть немного окрепнет, не то димчёрчские ветра его с ног собьют. А как он разговаривает — и комплименты делает, и мысли высказывает, —
Сама Элизабет была по-прежнему нерешительной и задумчивой. Довольно высокая, пополневшая, она носила яркие экзотические наряды — Лидия видела такие только в журналах — и коротко постриглась. Еще она курила, как Вера, Рейчел и многие другие женщины.Почему-то это считалось признаком стиля и женственности, хотя Лидия не понимала, что хорошего глотать дым. Неужели мало его на кухне или у камина с сырыми дровами?
В первый вечер Элизабет казалась почти прежней. После ужина Вера заварила чай, Тоби устроился на коленях Элизабет, а Рейчел и Лидия пели ему песенки:
Для свадьбы нужна карета, Велосипед ни к чему. Придется тебе кататься На нем одному.— Странная песенка! — покачал головой Тоби. — Элизабет, а почему для свадьбы нужна карета?
Элизабет тоже запела:
Когда мечты мои свершатся и минет долгая ночь? Когда по долгой дороге уйдем мы с тобою прочь?Элизабет уложила Тоби, и вскоре девушки пошли спать сами.
Рейчел и Элизабет хихикали, совсем как в детстве. Их голоса отпугивали чудищ, которые пробирались в душу Лидии, едва она гасила свет. Порой чудища не отступали, даже когда она, отстранившись от стона моря, шепота гальки и жирного дегтя пустоты за окном, разговаривала с Лемюэлем. Но в тот вечер тоненькая ниточка девичьих голосов держала Лидию, как спасательный круг, пока она, впервые за несколько месяцев, спокойно не заснула.
Лидия проснулась под крики чаек. Завтрак, сегодня в кои веки нужно готовить завтрак! Достать бекон, надрезать сосиски, вытереть шампиньоны жестким льняным полотенцем, которое счистит грязь, не повредив кожицу. Элизабет вызвалась помогать, и Лидия обрадовалась: наконец-то они поговорят по душам.
К тому же хотелось дать девушке пару советов, как воспитывать маленького Тоби.
Увы, утром глаза Элизабет уже не блестели от счастья. Что-то ее мучило.
Дети визжат, собака лает, чайки галдят — звуки резкие, словно из радиоприемника, а всему виной кентский ветер, прижимающий волосы к ушам. Порой ветер доносит запах водорослей и гнилой рыбы, но в основном воздух не пахнет ничем и шипит в голове Элизабет, как минеральная вода.
В песке столько красок! Элизабет зачерпывает целую горсть и перебирает влажные песчинки — попадаются черные и фиолетовые, белые и розовые. Нет только желтых, вот в чем загадка, а полоса пляжа соломенная.
Небо белое, а вода ушла так далеко, что немощные волны едва колышут пену последнего прибоя.
На море полный штиль. От пляжа тянется зеленоватый ил, а за ним до самого французского берега бурая гладь воды. Где волны, где неистовая страсть моря? Элизабет хочет увидеть белые барашки, шторм — такой же, какой бушует в ее душе. Карен встретила Майкла в Париже, и они вместе отправились в Мюнхен. Что в этом такого? Но почему она не написала? В открытке из Парижа и последующих письмах об этом ни слова.