Немецкий мальчик
Шрифт:
Тоби хочет налить воду в ведро, которое дала бабушка Лидия, и Элизабет, отряхнув ладони, ведет его к морю. Песок под ногами сперва мягкий, затем плотный, пружинящий. Тоби шагает осторожно, боясь наступить на червей, водоросли или обломок крабьей клешни. Элизабет приподнимает подол, но юбка уже намокла и липнет к ногам. Они бредут против ветра, но море все так же далеко, хотя бунгало уже превратились в кубики, а люди — в разноцветные точки на далекой полосе берега. Тоби смотрит в пустоту и дрожит.
Наконец они по щиколотку в воде. Море
— Правильно, морские жители должны жить в море, — говорит Элизабет, поднимает подол еще выше и идет за ведром.
Теперь Тоби роется в песке, а Элизабет сидит рядом и наблюдает. У мальчика нет координации. Он не может ровно держать лопатку, и песок то и дело просыпается. Соорудить окруженный рвом замок он тоже не может — получается канава и кривая гора песка.
Замок, ров, лопатка… Тогда все и началось. Или даже раньше.
Карен шесть лет. Она в коротких белых шароварах, матроске и панаме. Жара, выгоревшее добела небо, золотисто-рыжий песок. На маме платье в цветочек и темные очки. Она вяжет, удобно устроившись в шезлонге. Папа подставляет лицо солнцу. У него на груди лежит раскрытая книга, но он не читает и не дремлет, потому что Карен то и дело просит на нее посмотреть.
Карен сидит на корточках, острые коленки торчат в разные стороны, — ни дать ни взять кузнечик. Худенькие ножки потемнели от загара. Карен дразнит четырехлетнюю Элизабет поросенком, мол, она такая же толстая и розовая. Элизабет на солнце обгорает, да еще режет пятки об острый мусор в песке.
Они вместе вырыли ров и, когда начнется прилив, встанут на кучу песка, ведь это их замок! Вода наполнит ров, потом перельется, и они с Карен попадут в открытый океан. Стены замка обрушатся, башни с бумажными флагами осядут, и сестры завизжат от ужаса, хотя воды по щиколотку, они могут выбраться на берег в любую секунду.
Их не бросят на произвол судьбы: папа закатает брюки и прошагает к разрушенному замку. Он скажет, что Карен выберется сама, вон ножки какие длинные, а маленькую Элизабет посадит на плечи. Папу ее спасет.
Но до этого еще далеко. Пока они роют ров и кидают в кучу песок для замка. Можно не разговаривать, потому что план у них уже есть: Карен роет с одной стороны, Элизабет — с другой.
А вот и прилив! Шезлонги отодвигают подальше от воды, и мама вновь берется за вязанье. Папа стоит заложив руки в карманы, ветер треплет штанины его летних брюк.
Прилив несет белые шапки пены. Девочки влезают на замок, и Карен обнимает сестру за плечи. Обе дрожат, с нетерпением ожидая штурма. Вода подбирается, отступает, лижет стену замка, уходит. Сейчас их зальет! Пена летит в ров, коварные волны огибают стены, смыкаются и окружают сестер.
Начало положено, теперь море не остановится, оно уже почувствовало свою силу. Сестры визжат,
Вдруг Карен начинает визжать по-другому, громче и жалобнее. Она отталкивает Элизабет, та в воде по колено. Карен с криком отдергивает ногу. Наверное, наступила на ракушку, или на камешек, или на стекло, или, или, или…
Карен стоит на одной ноге и плачет. К ним идет папа: четыре шага — и он на месте. «Понеси меня! — просит Карен, подняв руки. — Я пальчик о ее лопатку порезала!» Она пронзает сестренку ледяным взглядом. Папа сажает Карен на плечи и уносит на берег.
Элизабет остается одна, а коварное море засасывает ее ножки, толкает коленки, зная, что девочку никто не видит и не спасет. Замок почти разрушен, и Элизабет сковывает самый настоящий, неподдельный страх. Сейчас она утонет, и не понарошку: папа рассекает волны, но за ним ей не поспеть. Карен следит за ней из-за папиного плеча и ухмыляется.
Ничего серьезного не случилось. Они выбираются из моря, пальчик Карен болит куда меньше, родители складывают шезлонги и уводят девочек домой.
Ничего серьезного, однако что-то все-таки случилось, но было забыто — или же усвоено. И такое бывало не единожды — мгновения, которые Элизабет не может предвидеть и предотвратить, когда Карен решает доказать, что последнее слово всегда за ней. Она ставит сестру на место, хотя та даже не представляет, чем провинилась.
Ничего серьезного и на сей раз. Карен встретила Майкла в Париже, и они вместе отправились в Мюнхен. Что в этом такого?
Элизабет разминает влажный песок. День кажется бесконечным.
Но ведь Карен выходит за Артура Ландау, а о встрече с Майклом не написала, потому что попросту о ней забыла. Окажись она сейчас рядом, наверняка засмеялась бы и сказала, что Майкл — лишь старый лондонский знакомый. Элизабет мнит невесть что, раздувает из мухи слона.
Мысль вроде бы правильная, но ее вытесняет другая: Карен промолчала нарочно, и это молчание равноценно лжи, предательству, смысл которого Элизабет не может ухватить, смысл просачивается сквозь пальцы, как песок.
Через пять месяцев после приезда в Мюнхен Карен кое-как объяснялась по-немецки.
— Karte,Хеде! Карту Мюнхена, bitte!— попросила она, обращаясь к широкой спине и белокурым, свернутым ракушками косам Хеде. Хеде убирала одежду и даже бровью не повела: солидной даме с такой солидной прической суетиться не пристало.
Наконец Хеде выпрямилась, потерла спину и вздохнула. Вышитые на корсаже альпийские цветы поднялись и опустились.
— Я нести карту? — переспросила она. Лицо Хеде было гладким, как яйцо, пухлые щеки покраснели от натуги, а в васильковых глазах отражалась Карен на подушках.