Немецкий мальчик
Шрифт:
Поначалу они старались отвлечь его, словно дурачка или безмозглого малыша. От пепла в камине, помех на радио или песенок Мод, скачущей по дорожке, бросало в дрожь. С приступом не справишься: дрожь гнездится в дальнем закоулке души, куда не дотянуться никому.
В йоркширской школе проблем не возникло: она сильно напоминала немецкую. Только английских мальчишек, в отличие от приятелей Штефана из Миттенвальда, объединяла не любовь к родине, а радостное презрение ко всему и ко всем, включая друг друга. Директор велел Штефану не говорить по-немецки и не распространяться о своем прошлом,
Высокого жилистого Штефана силой не обделили, и хулиганам пришлось оставить его в покое. Он был Штефан Ландер, нечистокровный англичанин.
Папа называл его нечистокровным немцем и твердил, что рано или поздно слабость англичанки-матери проявится. И вот она проявилась. Штефан живет в стране, по которой она тосковала, и тоскует по той, которую она ненавидела.
Сбежав из парка, Штефан поднимается к сердцу Хайта, на самую вершину скалы. День сияет темным золотом, над рыбацкими лодками в бухте кричат чайки, соленый ветер доносит блеяние овец. Штефан садится на скамью и смотрит на бескрайние поля. Согласно табличке, это солончак и каких-то двести лет назад здесь было море. Рядом с пушкой на постаменте тоже табличка: из этого орудия обстреливали испанские галеоны.
Морской порт без моря и пушка, нацеленная на овец, кажутся Штефану верхом глупости. Он хохочет во все горло и со стороны кажется ненормальным. Вспыхнувшая в парке злость испарилась, и Штефану стыдно, что он испортил праздник Мод. Малышка к нему привязалась и любит держать его за руку. Порой от прикосновения ее пальчиков Штефана сводит судорога, а в душе что-то переворачивается, словно из ее глубин выползает чудище. Глаза вдруг наполняются слезами. Элизабет замечает, что ему плохо, и уводит девочку. «Моди, солнышко, оставь Штефана! Он хочет побыть один».
Присутствие Кристины и Элис порой тоже невыносимо. Штефана тошнит от их фальшивого жеманства, от тупого славянского лица и рыжих волос Кристины тошнит не меньше, чем от хитрых цыганских глаз и упрямого рта Элис. Но порой девочки ему нравятся: такие разные, но обе милые, только болтают глупости, лучше бы молчали.
Им по четырнадцать, как Герде, и они напоминают о ней — не потому, что похожи, а потому, что Герда совсем другая. Герда Зефферт — сущая уродина, тощая, прыщавая, бледная, но Штефан по ней тоскует.
Именно о ней он думает снова и снова. Он закрывает глаза и видит дом на Мюллерштрассе, где они вместе жили, а порой память на миг воскрешает запах плесени в холодных сумерках. Дом умирал от сквозной раны в сердце: половина подбитого бомбардировщика протаранила крышу и застряла в подвале.
В крыше брешь. Дождь льет в нее, затапливает помятые лестницы и расчлененные комнаты. Обои чернеют и
По ночам Герда зажигает свечи в сухом углу, и они вместе топят мраморный камин, благо сломанная мебель всегда под рукой. В доме полно грязи и сажи, но кое-что сбитый бомбардировщик не задел. У них есть красивый коврик, часы с маятником под большим стеклянным колпаком, а на каминной полке — статуэтки пастушек. Занимаясь уборкой, Герда осторожно их вытирает и расставляет каждый раз по-иному. Они больше не голодают: Герда приносит еду от американцев, которые, говорит она, «очень-очень скучают по женам».
Если удается, Герда приносит водку или шнапс и сигареты. Когда она возвращается домой, Штефан наливает себе и ей по стаканчику и слушает ее рассказы о дневных или ночных похождениях. Герда со Штефаном катаются по полу и умирают со смеху: у американцев такие смешные желания! «Больше всего им нравится моя форменная одежка!» — веселится Герда. Штефан хватает ее, прижимает к полу и целует, Герда шепотом рассказывает ему о премудростях, которым сегодня научил ее солдат, а потом еще и показывает, и тогда его одолевает восторг, изысканный и жестокий. Герда — волшебница, Штефан даже не представляет, что сможет полюбить кого-то еще.
Они лежат на матрасе, курят «Лаки страйк» и говорят о невероятной Америке, где олененок по имени Бэмби заставляет взрослых рыдать, а девушка в джинсах считается идеалом красоты.
Они пьют водку из стаканов венецианского стекла и говорят о богачах, когда-то живших в этом доме, и мертвеце-пилоте. Интересно, руки-ноги у него на месте? А голова? Или он уже стал призраком, просвечивает и искрится, как водка?
Сквозь дыру в стене падает дождь, серебряные струи сияют в отблесках огня, потом чернеют, устремляясь к бомбардировщику, что ржавеет в подвале, и гниющему пилоту.
Порой Герда ласк не терпит — скалится и пускает в ход кулаки. Когда она в таком состоянии, Штефану не разобрать ни куда она клонит, ни почему об одном молчит, а другое мусолит. Прежде она лишь хихикала, а сейчас приходится выслушивать целые монологи. Перебивать нельзя, не то драться начнет. Герда говорит непонятные гадости, Штефан даже удивляется, как ее нежное горлышко их озвучивает. В такие моменты он утешается тем, что гадости скоро иссякнут, — в конце концов, можно уши себе заткнуть.
Однажды ночью Штефану не удается ни заткнуть уши себе, ни рот Герде, ни помешать тому, что случается потом.
Герда возвращается домой хмурая и угрюмо молчит. Штефан зажигает свечи, но она не говорит спасибо. Ложится на матрас рядом с ним, усмехается, глядя в потолок, и он чувствует: что-то надвигается. Время идет, Штефану кажется, что Герда успокоилась, но она бормочет, сперва так тихо, что слышен лишь монотонный бубнеж, но постепенно Штефан разбирает обрывки фраз.
— …Какая красотка… вся в мыле, поворачивается… протягиваю полотенце, и она выходит…