Немного героина для невесты Казановы
Шрифт:
Егоров продолжал растерянно стоять, восторга в его взгляде поубавилось.
— Извини, — просто сказал он.
Марину обезоружила эта простота, и она предложила ему присесть. Егоров поставил рядом с кроватью стул, такой же белый, как и вся здешняя скудная обстановка.
— Так что с твоим нерасторопным другом? — спросила Марина мягко. — Почему он набросился на меня?
— Он увидел, как ты угрожаешь мне пистолетом. Это он позаботился, чтобы тебя положили в лучшую больницу, в одноместную палату.
— Очень ему признательна, только я хочу домой. Я ведь могу теперь вернуться домой?
— Где ты взяла пистолет? — не ответил на ее вопрос Егоров.
— Под подушкой.
— Я так и подумал.
Марина фыркнула:
— Тоже мне загадка. Кажется, я спасла тебе жизнь. И карьеру.
— Да. — Егоров смутился. — Но ведь пистолет был не заряжен?
— Конечно нет. Что за плеск я слышала? Это ты свалился в воду? Или вещественные доказательства?
— Нет, — поспешил заверить Марину Егоров. — С вещественными доказательствами все в порядке. Рыжего арестовали и допрашивают. А второй сбежал. То есть уплыл.
— Так это он свалился в воду? Разве у тебя нет его адреса?
Егоров явно не хотел расстраивать Марину, но глаза ее слишком требовательно смотрели на него.
— Тот адрес, по которому я его выследил, оказался комнатой в студенческом общежитии. Там на вахте подслеповатый пенсионер. Учет посетителей ведется из рук вон плохо. Безобразие. Но у нас теперь есть его фоторобот. И Рыжий в конце концов что-нибудь скажет. Верно?
— Ты у меня спрашиваешь? — усмехнулась Марина.
— Чуть не забыл, — спохватился Егоров. — Меня разыскала ваша подруга, Юля. Она хочет, чтобы вы встретились с каким-то мужчиной. Говорит, это очень важно. Я решил сначала спросить у вас разрешения.
Слух неприятно кольнуло, что Егоров одновременно с возвращением на службу перешел к обращению на «вы». Марина не стала делать Егорову замечаний. Пусть думает, что она теперь — один из его свидетелей. Но подыгрывать ему Марина не собирается.
— Я догадываюсь, что это за мужчина. Время от времени Юля пытается выдать меня замуж за одного их своих знакомых. Я надеялась, что она оставила эту дурацкую привычку. Ни в коем случае не говори, где я. Когда выпишусь — сама ее разыщу.
— Я могу быть свободен? — устраивая поудобнее бумажный пакет на тумбочке, спросил Егоров. Один из уголков пакета лопнул, и яблоки со стуком посыпались на пол. Это были большие румяные яблоки, плоды ранней осени.
— Собери яблоки, вымой их и можешь быть свободен, — приказала Марина.
Егоров забрался под кровать и возился там довольно долго. Потом мыл яблоки под краном. Марина молча наблюдала за ним. Ей не хотелось больше разговаривать с Егоровым в прежней дружеской манере. С появлением его официальной формы их отношения утратили непринужденность — это Марина чувствовала очень четко. Все те странные и опасные вещи, которые они пережили вместе, больше не сближали их.
Марина вспомнила, что похожее чувство испытывала на теплоходе «Морская Дева», когда думала о Джакомо. Или о Гоше, гуляя по лесным тропинкам «Теннис-отеля».
Напротив, пережитое с другими мужчинами только укрепляло таинственную связь между Мариной и Александром, толкало в его преступные и предательские объятия. Его лицо преследовало Марину неотступно, являлось во сне. Такие сны особенно пугали ее, заставляли просыпаться в холодном поту. Возможно, если бы она убила его тогда в Венеции, то не страдала бы так. Избавилась бы от мучительной зависимости сродни наркотической. Марине нестерпимо хотелось увидеть Александра. Увидеть и, может быть, даже умереть.
Никогда раньше Марину не посещали столь дикие мысли и желания.
Наконец Егоров справился с яблоками и откланялся. Марина впилась зубами в сочный плод. Больница уже начинала надоедать ей.
Самое неприятное то, что отобрали одежду. Она обнаружила себя в больничной пижамке не по размеру, с веселенькими надписями «Минздрав» по всему телу. Такие же надписи были на простынях и наволочках. Пижама слегка пахла дезинфекцией, лекарствами, неустроенностью в личной жизни.
После ухода Егорова Марине самой захотелось пройтись. Она свесила ноги с кровати и нащупала больничные тапочки. Марина никогда не ходила в тапочках — даже дома. Уж лучше босиком, решила она и ступила босыми подошвами на цветной холодный линолеум.
Марина прошлепала к стеклянной двери, вышла в коридор и столкнулась с низенькой толстой старушкой в белом халате. В качестве опознавательных знаков своей профессии старушка держала в одной руке швабру, в другой — оцинкованное ведро.
— Здравствуйте, — сказала ей Марина и почувствовала себя маленькой девочкой, брошенной родителями на произвол врачей.
— Э-э, — пробормотала старуха, поставила ведро на пол и уперла освободившуюся руку в бок.
— Здравствуйте, — повторила Марина. — Скажите, пожалуйста…
— Шастаешь, — кивнула старуха, разглядывая Марину прищуренными глазами.
— Вы, наверное, санитарка. Скажите…
— Шастаешь! — отвечала санитарка.
Она смотрела на Марину с таким тупым и бессмысленным осуждением, как будто знала историю, приведшую Марину в больницу, от начала и до конца. Как будто Марина попала сюда с дурной болезнью.
Последний раз Марина была в больнице полгода назад. Она навещала Юльку, которая в разгар зимней сессии угодила на операционный стол с острым аппендицитом. Операция прошла благополучно, но Юля вынуждена была еще неделю ходить с отводной трубкой, торчащей из шва. Они с Мариной веселились по поводу этой трубки, однако Марина прекрасно видела, как тяжело подруге.
Главный ужас был в самой больничной атмосфере. Ворчливые санитарки, сонные медсестры и циничные врачи. Неопрятные сплетницы-соседки, от которых невозможно спрятаться. Правила внутреннего распорядка, режим, как в тюрьме — ни почитать ночью, ни поспать утром. Атмосфера чужой подавляющей воли и собственной унизительной беспомощности, общая для всех больниц.
Даже роскошная психиатрическая клиника, в которой Марина когда-то давно навещала свихнувшуюся Жанну, при всей своей внешней респектабельности и мягкости режима, была все-таки больницей — двери там не имели ручек, ими мог пользоваться только персонал.