Немыслимое
Шрифт:
Распоряжение посадить Шульце на пароход, следующий через Гибралтар в Лондон, поступило почти за две недели до начала конференции, и оберст занервничал: хотя ему и говорят, что целью плавания является британская столица, но судно будет проходить мимо Португалии буквально накануне её открытия. И не вздумают ли «лимонники» использовать его в качестве человека, способного подтвердить доказательства связи русских с миром будущего? В этой роли (да и вообще в качестве бывшего германского военного, ныне сотрудничающего с врагами Рейха) ему выступать очень не хочется.
Тем не менее, он не волен выбирать, что ему делать, и на борт британского военно-транспортного судна пришлось взойти. Разумеется, в сопровождении капитана Петерса,
Во время недолгой стоянки в военном порту Гибралтара они даже не выходили на палубу: «не положено». Так что прогуляться по палубе Шульце смог только когда судно вошло в Гибралтарский пролив. Перемирие перемирием, а пролив постоянно бороздили британские и испанские эсминцы, обеспечивая безопасность этого важнейшего «коридора» из Атлантики в Средиземное море. Следует сказать, достаточно оживлённый, поскольку через него следуют и испанские суда, ходящие в Африку и обе Америки, и «грузовики» под самыми разнообразными флагами, идущие в Средиземное море. Не считая разнообразных пароходов союзников с военными грузами.
Ранее полковнику не доводилось здесь бывать, и он с любопытством взирал то на европейский, то на гористый африканский берега, сходящиеся всего-то километров на пятнадцать. Жалел лишь о том, что вскоре село солнце, и самой южной точкой континентальной Европы, мысом Марроки, полюбоваться толком не удалось.
Судно продолжало идти на запад ещё около часа, видимо, удаляясь от испанских территориальных вод: база на Гибралтарской скале по-прежнему является «занозой» в британо-испанских отношениях, и хозяева Иберийского полуострова очень болезненно реагируют на приближение к своим берегам любых кораблей под английским военно-морским флагом.
В раскалившейся за день каюте, несмотря на наступившую снаружи ночную прохладу, всё равно было душно, и среди ночи Шульце вышел на палубу. Следом за ним выбрел и зевающий Петерс, играющий в пути роль конвоира. Постоянно дующий с запада ветер действительно освежал, а медленно ползущие по правому борту огоньки вызывали у отставного оберста лёгкую зависть: счастливые люди! У них тут мир, никакой светомаскировки, никакой угрозы авианалётов, как в его многострадальной Германии…
Но, видимо, своей завистью он что-то сглазил. Вдруг в носовой части судна у противоположного борта взметнулся фонтан пламени, и палуба дёрнулась под ногами так, что Шульце едва удержался на ногах, вцепившись в ограждение борта.
— Торпеда! — заорал Петерс. — Нас атаковали торпедой!
А спустя пару секунд куда более сильный взрыв произошёл в средней части корпуса, примерно там, где находилась их каюта, и немец почувствовал, что куда-то летит. Пожалуй, от взрыва торпеды произошла детонация какого-то груза в трюме.
В голове успела мелькнуть мысль, что если бы они с капитаном не вышли на палубу, то сейчас были бы уже мертвы.
Впрочем, после удара о показавшуюся неожиданно твёрдой воду, едва не выбившую из оберста дух, когда он наконец-то вынырнул на поверхность, стало понятно, что, возможно, смерти он ещё не избежал. Обе половинки разломившегося пополам корабля пусть ещё двигались по инерции, но находились совсем рядом. Его сейчас просто затянет в воронку, образующуюся, когда они пойдут ко дну.
Он грёб прочь, в сторону берега, с такой силой, на какую был способен. И успел отплыть на добрых две сотни метров, прежде чем то, что ещё пару минут назад было грузовым судном, скрылось под водой.
Но и это ещё не спасение. До берега — километров тридцать. Он просто умрёт от переохлаждения, так и не успев до него добраться. Тем более, в костюме.
Шульце пришёл в себя, когда какие-то люди опустили его на залитую утренним солнцем палубу. Сквозь спутанное сознание он уловил разговор по-испански:
— Похоже, он с того самого британского военного транспорта, что сегодня ночью торпедировала немецкая подводная
— Возвращаться в Кадис я не стану. И сообщать по радио властям о спасённом тоже: нас тогда заставят вернуться. А кто заплатит неустойку за опоздание? На Тенерифе с ним разберёмся, если он выживет.
22
Наконец-то нам дали приказ наступать,
Отбирать наши пяди и крохи…
Именно эти слова лучше всего подходят к настроениям бойцов 23-й отдельной танковой бригады, долгое время торчавшей в болотах возле городка Столин. Как и ожидалось, это был фланговый удар по группировке гитлеровцев, обороняющей северную часть Украины, Полесье. Ведь главные бои шли намного южнее, в районе Коростеня, Шепетовки, Проскурова, Каменца-Подольского. И севернее, в Белоруссии, где направлением наступления был обозначен Брест. Для сержанта Кудина и многих других красноармейцев, призванных с Украины, это наступление навстречу войскам 1-го Украинского фронта было особенно радостным: хоть краешек родной республики, но помогут освобождать.
Операция не бог весть какого масштаба, поскольку сил в ней было задействовано всего ничего: их танковая бригада да две стрелковые дивизии, не считая приданных вспомогательных отдельных полков, примерно армейский корпус. Даже больше сковывающий удар, поскольку это была зона ответственности соседей, а не 1-го Белорусского.
Неприятно было другое. То, о чём перед началом наступления рассказывали политработники: сражаться придётся не только с немецко-фашистскими оккупантами, но и с такими же украинцами, каковыми считают себя Кудин и некоторые другие бойцы бригады. Ведь в Полесье, помимо советских партизан, действует и «армия» некоего Тараса Боровца, взявшего себе псевдоним «Бульба» в честь главного героя книги Гоголя. Партизанская по своей организационной структуре группировка, официально поддерживающая эмигрантское «правительство Украинской Народной Республики», ликвидированной ещё в ходе Гражданской войны.
Боровец, засланный немецкой разведкой на территорию СССР накануне войны, с приходом немцев создал в районе города Сарны «независимую республику» с названием «Полесская Сечь», и гитлеровцы позволили ему и его бойцам «наводить порядок» в этих глухих местах. То есть, уничтожать комсомольцев и коммунистов, не успевших эвакуироваться представителей местных органов Советской Власти, красных партизан и отставших от своих частей красноармейцев. Единственное, в чём не сошёлся «Бульба», числившийся в немецких документах зондерфюрером, с фашистами, это в исполнении указания поголовно уничтожать евреев.
Междоусобная вражда, захлестнувшая представителей Организации украинских националистов «мельниковского» и «бандеровского» течений после взаимного уничтожения лидеров этих группировок, никак не коснулась Боровца, присвоившего себе звание «генерал-поручика». Он подавал себя в качестве некоей «третьей силы», охотно принимая в свою «Украинскую повстанческую армию» и тех, и других, и вообще всех, кто противопоставлял себя Советской Украине. Ему удалось нарастить численность «армии» до 10–12 тысяч, и он даже пытался диктовать свои условия немцам, то ссорясь с ними и совершая налёты на немецкие военные склады ради «добычи» обмундирования, продовольствия и боеприпасов, то мирясь. Но старался проводить эти налёты без кровопролития, просто связывая охрану складов, а потом, после того, как забирал требуемое, освобождая её. Потому немцы и считали, что от «Бульбы» вреда меньше, чем пользы. Особенно после того, как советское партизанское движение в Полесье стало реальной угрозой немецким войскам. Ведь «повстанцы», некоторое время даже объявившие о «нейтралитете» в отношении красных партизан, после получения ряда подачек от оккупантов стали бороться со всеми, поддерживающими Советскую Власть, куда эффективнее, чем обыкновенные полицаи.