Ненаследный князь

Демина Карина

Милый мой дядечка, Константин Макарыч!

Кланяюсь тебе в ножки и богов молю, пущай прибавят тебе долгие годы жизни и здоровьица крепкого ниспошлют. Передай и супружнице твоей от меня приветствие сердешное. Скажи, что, хоть и гнушалась она мною, сиротинушкой, стращала всячески, но я на нее обиды не держу, понимаю, что злость ея происходит единственно от разлития черной желчи. И ежели бы она диету блюла, то, несомненно, стала бы добрей. А такоже передай, что племянница твоя сим днем удостоилася высочайшего внимания. И пущай супружница твоя себя за локоть-то укусит,

вспомнивши слова свои несправедливые, что, дескать, на мои мослы только собака и спокусится. Небось ныне побоялась бы она такое сказать, потому как его высочество — вовсе даже не собака.

…но кобелюка знатный.

К счастью, мысли ненаследного князя, в отличие от писем, перлюстрации не подлежали.

Он сам ко мне подошел и говорил ласково, комплименциями обсыпая. А еще ручку лобызал, чем меня, любый дядечка, в немалое смущение привел. Не гневайся на Тианушку, помнит она твой наказ и блюдет себя строго…

Себастьян вздохнул, отчаянно сожалея, что пояса верности в прошлом остались. Нет, для старшего своего актора Евстафий Елисеевич, глядишь, и расстарается, сыщет какой, но выглядеть сие будет преподозрительно…

…я и его высочеству со всею любезностью, на которую только способна, заявила, что до свадьбы никаких-то романсов заводить не стану. И его высочество зело очарованный был моими словами. А нынешним вечером прислал цельную корзину роз. Да не такую, каковые в наших цветочных лавках ставят, те-то маленькие, туда-то и помещается цветов с полдюжины, оно и понятно, что с того дарителю экономия немалая выходит. А мне принесли корзину огроменную, в которую не розы — репу складывать можно, ежели уродится. И вся-то она в ленточках золоченых. А сверху карточка лежит, как полагается, с сердешным приветствием и записочкою, что, дескать, мнение мое его высочество уважают. Еще днем оне прониклися и обещалися самолично мне мужа подыскать, сватали молодого княжича Вевельского… Так что передай супружнице, дорогой мой дядечка, что в скором времени выпорхнет ваша Тианушка из родного-то гнездышка… и с кем-то она тогда лаяться станет? Ах, дядечка мой любый, боязно мне ныне и совет твой надобен, дабы не сотворить чего, об чем мы с тобой жалеть бы крепко стали. Как быть? Королевич — мужчина видный и ласковый такой, каковым вы, дядечка, только с опохмелу бываете. Но помню строгие ваши наставления, и рвется сердешко мое, екает…

…того и гляди, вовсе екнется.

…не зная, чем на королевскую ласку ответить. В супруги-то мне самого княжича Вевельского пророчит, а он — мужчина строгий, видный. И боюся я, дядечка, страсть до чего боюся! Уповаю едино, что не забидят его высочество сиротинушку подкозельскую, смилуются. Засим кланяюся низко и с нетерпением жду от вас, милый дядечка, письмеца.

Себастьян с трудом удержался, чтобы не дописать: «Спасите нас, пожалуйста!»

ГЛАВА 15,

в которой повествуется о женской зависти, ревности и прочих прелестях существования в коллективе сугубо женском

Люди бывают разные, как и свечи: одни для света и тепла… а другие — в задницу!

Заключение,

сделанное панной Раневской на основании немалого жизненного опыта

— А вот вам вальта. — Евдокия выбросила карту, перекрывая Лихославову десятку, и поморщилась, когда он ответил:

— И вам, милая панночка…

Червового не пожалел. Валет хорош, белобрыс, улыбчив, чем-то на Лихослава похож.

— Ха, не напугаете…

Бубны были в козырях. И хитрая физия червового валета скрылась с Евдокииных глаз.

— Рискуете, панночка. — В руке Лихослава остались три карты, он поглядывал то на них, то на Евдокию, и по глазам нельзя было понять, о чем думает…

— Риск — дело благородное. — Евдокия прикусила кончик косы. На руках была одна мелочовка, и если Лихослав не заберет нонешний банк или не сыграет на отбой, то вернутся все вальты, а с ними и десятки к Евдокии.

Он же не спешил.

Думал.

Тарабанил пальцами по полу…

— Ежели так, то, может, ставки поднимем?

— Отчего бы и нет? — И Евдокия подвинула две шоколадные позолоченные медальки к банку, в котором уже было с полдюжины трюфелей, остатки пьяной вишни и булочка с цукатами, немного, правда, надкушенная, но оттого не менее ценная.

Лихослав, почесав мизинцем подбородок, сказал:

— И не знаю, чем на такую щедрость ответить-то… — Он положил карты на ковер. — Давайте иначе…

— Как?

— Если выиграю я, вы меня поцелуете.

Евдокия хмыкнула:

— А если я?

— То я поцелую вас.

— Интересно у вас получается, пан Лихослав… как ни крути, а целоваться придется?

— Вас это пугает?

— Ничуть.

В конце концов, играть на конфеты, которые при любом раскладе Евдокии останутся, уже поднадоело.

— Можем иначе. — Лихослав погладил карты. Что у него там? Тузы ушли в отбой, из королей выпал пиковый и бубновый… дамы? Пара дам, от которых Евдокии было не отбиться? — Если выиграете вы, я исполню ваше желание… не шутейное, как прежде, а всерьез.

— Любое?

— В рамках разумного.

— А если проиграю я, то…

— Я вас поцелую. — Отчего-то эти его слова прозвучали едва ли не угрозой.

…и холодком по полу потянуло, хотя окно Евдокия заперла. Почудился вдруг взгляд, настороженный, раздраженный даже… оглянулась.

Никого.

Пусто. И только покрывало непостижимым образом съехало с рамы, приоткрывая угол серого зеркала.

— Я вас не боюсь, — решилась Евдокия. — Согласна.

— Я не сомневался! Вы очень смелая женщина. — Лихослав поднял карты и, стукнув ими по полу, бросил на вальта бубновую даму.

От же ж!

И сидит, посмеивается… правда, улыбка какая-то кривоватая… и снова холодком по ногам, ощутимо так… и пальцы вдруг заледенели.

А взгляд, сверлящий спину, стал злым.

Или нет, это не злость — скорее ненависть. Глухая. Застарелая.

Лихослав вдруг покачнулся и, побелев, прижал ладонь к груди.

— Вам плохо?

Мотнул головой, хотел что-то сказать, а не смог.

Да что здесь происходит? Вскочив на ноги, Евдокия оглянулась. Пустая комната. И все ж таки… покрывало медленно съезжало, будто кто-то с той стороны тянул его. Заколыхался огонек свечи, присел…