Ненасытность
Шрифт:
От его слов Кристоффер вздрогнул так, что у него из рук выскользнул кусок мыла. Они стояли рядом и мылись после долгой и тяжелой операции.
— Я и сам уже думал об этом, — торопливо ответил он. — Фактически, я думал выписать ее уже сегодня.
— Прекрасно. Она поправилась, кости ее стали обрастать мясом, на щеках появился румянец. Бессмысленно держать ее здесь дальше.
«Только я не знаю, что мне делать с ней, — в отчаянии думал Кристоффер. — Взять ее в мою тесную квартирку, где мы будем наступать друг другу на ноги? Где она будет
До этого он говорил Марит, что ее нельзя пока выписывать, что ей, прежде чем снова окунаться в жизнь, следует немного окрепнуть. И она соглашалась с ним, веря каждому его слову. Но так не могло длиться бесконечно, теперь ей нужно было выписываться.
Они говорили о многом, но никогда не затрагивали больную тему, никогда не говорили об их странном браке. Кристоффер много рассказывал ей о своем доме в Аскере, о своих родителях и своем роде. Марит восхищенно слушала его с неизменной улыбкой на губах, лишь иногда спрашивая, как следует вести себя в том или ином случае. У нее была огромная тяга к знаниям. Особенно она беспокоилась об одежде. У нее были просто лохмотья. Кристоффер попросил молоденькую медсестру купить для Марит белье и пару платьев, плащ и прочие вещи. Он дал медсестре порядочную сумму денег, и вместе с другой молодой медсестрой они пошли в город и сделали удачные покупки. Им было очень приятно потом примерить все это на Марит, которая была просто в восхищении от полученных подарков.
Кристоффер уже послал запрос в другую больницу. Ему хотелось устроиться в Драммене, расположенном совсем недалеко от его дома.
И очень скоро пришел ответ: его приглашали туда, им позарез нужен был хирург.
Это письмо пришло в тот же день, когда он выписал из больницы Марит. Он пошел к главному врачу и объяснил ему свое положение, которое было весьма трудным, поскольку здесь ему жить все равно не дали бы. В конце концов они решили, что он пробудет в Лиллехаммере еще две недели, а потом уедет.
Когда он выходил из конторы главного врача, Марит ожидала его в приемном отделении. Она надела новое платье, медсестры помогли ей сделать прическу, но в глазах ее была неуверенность, испуг и море тепла.
«Господи, — подумал он. — Какая она хорошенькая! Но что же мне делать с ней?»
Он взял ее маленький багаж и они вышли из больницы.
— Мы уедем отсюда через две недели, — с нарочитой веселостью сказал он. — Мне предлагают работу в Драммене, так что мы будем жить в моем родном округе. Мне нужно будет только снять жилье неподалеку от больницы, где я мог бы ночевать.
«Блестящая идея, — подумал он. — Я могу жить там постоянно. Но что мне делать эти две недели?»
Когда они вошли в его квартиру — он открыл перед нею дверь, что ужасно смутило ее — она остановилась в дверях.
— Как здесь прекрасно! — воскликнула она.
Прекрасно? Он огляделся по сторонам трезвым мужским взглядом и не смог найти ничего прекрасного.
— Живу, как могу, — с улыбкой ответил он. — Входи, я сейчас…
Каково ему было в такой щекотливой ситуации! Она только что позавтракала в больнице, но он решил приготовить для нее кофе. Самым лучшим было бы занять ее беседой.
Пытаясь подавить в себе панические настроения, он продолжал:
— Думаю, тебе лучше спать в спальне, я же устроюсь на диване… Да, ты же понимаешь, тебе потребуется время, чтобы оправиться от перенесенной болезни.
Она не отвечала, поэтому он посмотрел на нее. Она стояла, опустив глаза, с красными пятнами на щеках. Деревенская невинность, именно такой она была!
Кристоффер почувствовал нежное сочувствие к ней. Для нее ситуация была ничуть не легче, скорее, хуже.
Он подошел и обнял ее. Она не противилась этому, но он заметил, что она осторожно пытается отстраниться от него.
Внезапно он понял, что нужно делать. Он ведь был врачом, а она вряд ли знала много о супружеской жизни.
— Давай сядем на диван, Марит, нам нужно поговорить!
Это прозвучало совершенно безнадежно! Они только и делали, что говорили!
Она дала ему усадить себя на диван, и он по-прежнему по-отечески обнимал ее за плечи.
Немного помолчав, Кристоффер начал, ощущая рядом с собой биение ее сердца.
— Марит, ты ведь раньше никогда не имела близости с мужчиной, не так ли?
Пульс ее немедленно участился.
— Близости? — удивленно произнесла она. — Ты имеешь в виду, находиться рядом с кем-то?
— Нет, я имею в виду, любить кого-то. Ты никогда не лежала в объятиях мужчины?
Господи, как трудно было ему говорить о таких вещах! Но не мог же он употреблять медицинские термины, вроде соития и тому подобного… Казалось, она поняла: она стыдливо опустила голову.
— Нет… — прошептала она.
Рука Кристоффера по-прежнему лежала на ее плече, большим пальцем он гладил ее по щеке.
— Ты ведь знаешь, в чем состоят супружеские отношения…
—Да.
— И тебе, конечно, известно, что от этого могут быть дети. А этого с тобой быть не должно — пока. Ты слишком слабая после столь продолжительной болезни.
Она сделала еле заметное протестующее движение, словно желая этим сказать: «Но я же чувствую себя сильной».
Стиснув зубы, он продолжал:
— Я не могу пока позволить себе прикасаться к тебе, Марит. Это может иметь плохие последствия. Не использовать ли нам эти две недели на то, чтобы получше узнать друг друга? Потом мы покинем Лиллехаммер, а там будет видно, как быть с тобой.
Она молча кивнула, не поднимая головы. Вся ее поза говорила ему, что его слова ей неприятны. Но ведь не могла же она подумать, что он… Нет, он понял, в чем его упущение. Несмотря на мягкое звучание голоса, слова его были слишком рассудочными.