Ненавистная фрау
Шрифт:
Через час Оливер вошел в пиццерию в Келькхайм-Мюнстере, где Тордис предложила ему встретиться. Тордис и Барбара Конрэди, в бриджах для верховой езды и сапогах, сидели за столом в углу и пили минеральную воду. Было довольно пусто, впереди у стойки скучали разносчики пиццы, уставившись в телевизор, включенный на полную громкость. Боденштайн поприветствовал Барбару, энергичную веснушчатую девушку с симпатичными ямочками на щеках.
— Я хотел спросить насчет субботы, где-то до четырнадцати часов, — пояснил он. — Примерно сразу после полудня вы были у Изабель Керстнер,
— Я вам могу сказать, — ответила фрау Конрэди. — В апреле я купила у Кампманна лошадь для выездки. Он стояла у него в конюшне уже месяца два, и Изабель ее объезжала. Лошадь мне очень понравилась, но Кампманн хотел за нее слишком большую сумму.
— Сколько?
— Восемьдесят тысяч евро.
Боденштайн был поражен.
— Это куча денег.
— Лошади было десять лет, она обладала отменным здоровьем и имела высокие достижения, вплоть до участия в турнирах общества «Сант-Георг», — продолжала рассказ Барбара. — Собственно говоря, цена меня устраивала. Я пару раз ездила на ней, и однажды мы договорились. Вскоре после того, как я купила лошадь, она получила травму, и я не могла участвовать с ней в турнирах. Такое со всяким может случиться. В начале июля все нормализовалось и я опять подала заявку на участие в турнире, но вечером накануне лошадь улеглась в своем боксе, и стало ясно, что она не в форме.
Барбара остановилась и сделала глоток воды.
— После этого я уехала в отпуск. Кампманн должен был в мое отсутствие выезжать лошадь, но, когда я вернулась и оседлала ее, она едва ли была пригодна для верховой езды. Я поссорилась с Кампманном и сказала ему прямо в лицо, что он не выезжал лошадь, как мы договаривались, а лишь гонял ее на корде. Этому было достаточно свидетелей, но они, разумеется, не хотели портить отношения с Кампманном и просили не выдавать их. Я разозлилась и позвонила предыдущему владельцу лошади. И тот после некоторых колебаний сказал мне, что продал лошадь, потому что она стала вообще неспособна больше участвовать в турнирах. Даже при перевозке уже возникали проблемы, а в манеже она стояла только на задних ногах, — Конрэди скривилась. — Он продал лошадь Кампманну за три тысячи евро для обучения!
— Чистейший обман, — заметил Боденштайн. — Что вы сделали?
— Кампманн отрицал, что ему это было известно, — ответила женщина. — Он утверждал, что сам заплатил большую сумму за лошадь. Я спросила его жену, но та сделала вид, что не имеет об этом никакого понятия. Тогда мне пришла в голову мысль поговорить с Изабель. Они с Кампманном были ведь закадычными друзьями. Но Изабель меня все время избегала. В субботу я застала ее дома и спросила, почему она никогда не принимала участия в турнирах с этой лошадью.
— Смотрите! — крикнула в этот момент Тордис и взволнованно указала на экран телевизора. — Это же Ганс Петер!
Все трое повернулись и прислушались к сообщению, которое передавали по телевидению. Корреспондент, стоя перед Управлением полиции во Франкфурте, подробно рассказывал о связи между банкротством «ЯгоФарм», самоубийством главного прокурора Гарденбаха, арестом Ганса Петера Ягоды и предъявляемыми ему обвинениями в шантаже.
— Этого не может быть! — Барбара Конрэди, шокированная услышанным, покачала кудрявой головой.
Боденштайн отвернулся от экрана.
— Вы, кажется, не особо удивлены, — констатировала Тордис и посмотрела на него проницательным взглядом.
Главный комиссар лишь пожал плечами и усмехнулся.
— Безумие! — Барбара Конрэди покачала головой. — Ягода всегда производил такое серьезное впечатление…
— На Новом рынке была только одна серьезная фирма? — Тордис усмехнулась. — В любом случае какое-то время мы не увидим Ганса Петера.
— Лет десять — точно нет, — подтвердил Боденштайн, но потом вспомнил, зачем он сюда пришел. — Так что вам сказала Изабель?
— Она призналась, что с лошадью действительно не все было чисто, — ответила Конрэди. — Я хотела узнать подробности. Тогда она сказала, чтобы я потерпела еще пару дней. Вот и все.
— А что говорит об этом Кампманн?
— Абсолютно ничего. — Конрэди горько усмехнулась. — Купила так купила. Я ведь надеялась, что с помощью Изабель смогу заставить его вернуть мне как минимум часть суммы. Но теперь уже все кончено.
Тем временем в больнице Бад-Зодена Керстнера перевели в обычное отделение. Боденштайн вошел в двадцать третье отделение и постучал в дверь палаты номер четырнадцать. Керстнер с повязкой на голове выглядел еще очень бледным, но слабо улыбнулся, узнав Оливера. Вокруг его глаз образовались темные синяки, свидетельствовавшие о том, с какой силой Тедди исполнял данное ему поручение.
— Добрый день. — Боденштайн придвинул стул. — Как вы себя чувствуете?
— Лучше. — Керстнер скорчил гримасу. — Главврач только что сказал, что через день-два я смогу выписаться.
— Это хорошо, — улыбнулся главный комиссар. — Ваша дочка будет очень рада.
Улыбка замерла на лице больного. Он с трудом выпрямился.
— Моя дочка? — прошептал он.
— Разве я вам не обещал, что мы ее найдем?
— Это… это неправда…
— Правда. Она в Аргентине, но завтра сотрудница немецкого посольства привезет ее во Франкфурт. Самое позднее послезавтра она будет опять с вами.
Керстнер глубоко вздохнул, затем закрыл глаза и опять выдохнул. Слеза покатилась по его щеке, за ней другая. Он открыл глаза, и вдруг его лицо озарилось счастьем. Это очень удивило Боденштайна — он-то считал, что Керстнер на это не способен.
— Я не знаю, как вас благодарить. Я доставил вам немало хлопот, я это знаю, и мне очень жаль, но…
— Не будем об этом, — сказал Оливер, тронутый радостью мужчины, к которому все время испытывал сочувствие.
— Но вы все еще не знаете, кто убил Изабель? — спросил Керстнер после того, как опять взял себя в руки.
— К сожалению, нет. — Боденштайн пожал плечами. — Каждое подозрение до сего времени заканчивалось тупиком, и я…
В дверь постучали, и главный комиссар замолчал. В дверях появилась мопсоподобная помощница ветеринара Сильвия Вагнер с букетом цветов. Боденштайн поднялся.
— К вам пришли. — Он протянул Керстнеру руку, которую тот с готовностью пожал. — Желаю вам скорейшего выздоровления и всего хорошего в будущем.
— Спасибо, — ответил врач. — Вам тоже всего хорошего. Может быть, мы еще увидимся при других обстоятельствах.