Необъявленная война: Записки афганского разведчика
Шрифт:
— Горе тому! — повторяет, как клятву, дядюшка Фатех.
Вот и попробуй разъяснить им значение важнейших декретов Революционного совета республики.
Я смотрю на моих почтенных дядюшек, а сам невольно думаю об отце. Неужели и он бы отказался от своего счастья? Подумать только, государство бесплатно будет раздавать землю беднякам, а они боятся ее брать, за грех тяжкий считают? Истинные хозяева земли снова остаются батраками… Как бы ты поступил, отец?
Мать свою не помню, умерла, говорят, в муках, когда меня рожала. А вот отца хорошо помню. Особенно его глаза, вечно печальные и усталые от жизни. Он очень любил меня. Может, потому, что рос я в большой семье младшим. Было у меня десять братьев и пять сестер, все в лохмотьях, цыпках и лишаях. Однажды, когда мне было лет десять, поехали мы с отцом на базар в соседний большой кишлак. Здесь отец удачно продал единственного бычка в нашем хозяйстве, расщедрился, решил детям подарки купить. Кому бусы стеклянные, кому леденцы, а старшему, Сабиту, — жилет вязаный. Только дарить никому не пришлось. Беда стряслась, пока мы были в городе. Тряхнула горы сильная зилзила [9] , в одно мгновение похоронила под каменными глыбами наш кишлак…
9
Зилзила — землетрясение.
Остались мы с отцом одни-одинешеньки, без кола и двора. Ушли подальше от страшного места, поставили шалаш. Спать есть где, а вот с едой плохо, одни лепешки из лебеды… Тяжелый был тот памятный для меня год. Много людей погибло от зилзилы, тут еще засуха, земля от палящего солнца, куда ни глянь, вся потрескалась, урожай на корню сгорел. И на больших помещичьих площадях, и на нашем клочке в четыре джериба [10] . Пришла зима, и из травы уже лепешку не испечешь. Пошел отец на поклон к помещику. Добрым он поначалу отцу показался, без лишних слов отвесил на весах мешок кукурузной муки, о долгах за полив воды и буйволов для пахоты ничего не сказал. Понимал, что взять с отца нечего. Только в толстую книгу что-то записал. Чихнул во всю силу, утер рукавом халата нос, сказал печальным голосом:
10
Джериб — мера земли, равная 0,2 га.
— Понимаю, понимаю… Всем нам тяжело… Разгневались небеса, капли дождя лишили нас, грешных. Сколько добра моего погибло. Но надо делиться с ближним тем, что есть. С долгами не торопись, отдашь по осени. Но, естественно, в двойном теперь размере…
— Как в двойном размере? Как, половину урожая? — испугался отец. — Побойся Аллаха, мой господин!
— Не мне, а тебе, голодранец, надо Аллаха бояться. Не нравятся мои условия, иди своей дорогой, только мешок оставь у порога, да давай подсчет произведем твоих долгов… — И волосатая рука помещика потянулась к костяшкам тяжелых канцелярских счетов.
Сурова тогда была зима в наших краях. От холода и голода вымерли целые семьи. Мы выжили с отцом, дотянули на кукурузной муке до теплого солнца. У меня хотя и кружилась по утрам голова, но еще какая-то силенка осталась. Подрядился я с ребятами в горах хворост собирать, таскать на своей хилой спине на помещичий двор. За каждую вязанку управляющий давал по три афгани. Деньги небольшие, но все же подспорье нам с отцом… А он совсем плох у меня стал. Как занемог с января, никак отойти не может. Душит его кашель проклятый и днем и ночью. И худой стал, лицо что зола в потухшем костре…
А весна была в тот год дружная и буйная. Зимой, как никогда, много дождей со снегом вперемешку выпало, до самых глубин землю насытили. И пошли, полезли вверх травы сочные, зашумела, забилась в арыках вода. Пришла пора сеять…
Совершил отец свой утренний намаз, побыл наедине с Аллахом, взялся за ручки омача [11] , проложил деревянным лемехом первую борозду, а вторую не осилил.
Я опоздал с завтраком, не успел отца накормить горячей лепешкой, напоить родниковой водой.
11
Омач — соха.
Зову громко, думаю, уснул, лежит отдыхает:
— Падар, падар [12] , вставай!
А он не отзывается, глаза стеклянные в небо уставились, смотрят, как клиньями потянулись с юга на север птичьи караваны, и молчит.
Все выше и выше из-за вершин подымается солнце, тают серебристые росы на траве, жужжат, словно провода от ветра на столбах дорожных, злые оводы.
— Падар! Падар! Падар! — с ужасом кричу я не своим голосом.
Нет мне ответа, только буйволы в упряжке косятся на меня, ждут, как и я, когда же поднимется на ноги хозяин, стегнет небольно хворостиной их спины, скажет тихим, ласковым голосом: «Пошли, родимые! Пошли!»
12
Падар — отец.
ГЛАВА VI
От радости я плохо понимаю, что говорит дальше мне Ахмад. Главное — лечу к Джамиле! Интересно, какой она будет, эта встреча, решит ли что-нибудь в моей судьбе?
— Рафик Салех! Повторите мое приказание! — требует он.
Это я отчетливо понял, а вот повторить приказание Ахмада не могу. Командир явно недоволен, брови нахмурил сердито.
— Ну что мне с тобой делать, Салех? — говорит он уже по-дружески. — Посылаю в ответственную поездку, а он ворон ловит, уши ватой заткнул.
— Извини, Ахмад, я так… ничего… Джамилю вспомнил, — честно признаюсь я командиру. — А о задании не беспокойся, сделаю все, как сказал… Только повтори, пожалуйста, свой приказ.
— Взять полный боекомплект патронов, автомат, две гранаты!
— Это еще зачем?
— Не твоего ума дело! — резко обрывает меня Ахмад и снова переходит на командирский тон: — Вы поступаете в полное распоряжение особоуполномоченного ЦК НДПА рафика Хафизуллы Барыка, за безопасность которого отвечаете головой! Надеюсь, теперь все ясно?
— Так точно, рафик Ахмад! — отчеканил я.
Он смягчился, руку протягивает, говорит на прощание:
— Джамиле привет передай… Вижу, доволен, что к ней едешь. Весь радостью светишься… Ну, будь!
…Признаться, мне было как-то не по себе в вертолете. Ведь первый раз в жизни от земли так высоко отрываюсь, лечу рядом с облаками. Хочется в окошко круглое заглянуть, что там, за бортом умной машины. Да побаиваюсь, как бы голова не закружилась. А рафик Барык посмеивается:
— Трусишь, парень! Смотри, форменные штаны не замарай!
Ему что, он привык. Летает из одной провинции в другую. Занимается инспекцией от ЦК НДПА по проведению правительственной реформы ликвидации безграмотности среди взрослого населения. Большой начальник, хотя по внешнему виду этого не скажешь. Роста невысокого, мне по плечо, пучеглазый, губы тонкие, из-под усов почти не видно. Одет как простой дехканин: рубашка до колен навыпуск, шаровары широкие, стоптанные сандалии на босу ногу. Видя мое недоумение при знакомстве на аэродроме, пояснил: