Необъявленная война: Записки афганского разведчика
Шрифт:
Рука Нарзулы машинально потянулась к пачке сигарет, потом он стал поспешно искать в карманах запропастившуюся куда-то зажигалку… Нашел, торопливо щелкнул, наконец прикурил. Швырнул ее на стол, затянулся раз, другой, глубоко, жадно, до кашля… Внушительная фуражка полковника с большим государственным гербом республики сбилась на затылок, обнажив седую прядь волос… Он снова натянул козырек на лоб, сбил пальцами пепел с сигареты, сказал растерянно, как бы извиняясь:
— Да, ситуация не из приятных. Как же это я… Приказ подписывал, а деталей вашей биографии не знал… Не удосужился заглянуть в личное дело… Бомбить родной кишлак заставляю… Жестоко, жестоко с моей стороны… Но, клянусь, это не моя инициатива,
— Кто вам приказал, полковник? — вставил со своей стороны Нур.
— Я не имею права говорить вам об этом. Да вы сидите, сидите, майор!
— Кто вам приказал, назовите его имя! Прошу вас, как командира и как человека!
Насупил лохматые черные брови майор, заскрипел от злости зубами, сжал с силой кулаки. Полковник медленно поднялся со своего стула, лицо спокойное, глаза честные, сказал как на духу:
— Я получил личный приказ от Хафизуллы Амина!
— Подар саз [16] ! — только и мог выговорить в ответ Нур. — Подар саз! Убийца народа! Я не буду выполнять твой кровавый приказ!
16
Подар саз — собака.
Полковник испуганно посмотрел на дверь. Она была плотно закрыта. Сказал сухо и официально:
— Мне очень жаль, майор Нур, но я должен по долгу службы, как командир полка, арестовать вас.
— Это ваше право, полковник!
— А вы знаете, что вас ожидает впереди?
— Знаю… Трибунал… — отвечает Нур.
— А может, одумаетесь, поднимете эскадрилью в воздух? Я понимаю, трудно принимать такое решение… Но мы — солдаты…
— Солдаты революционной армии должны защищать, а не убивать собственный народ! И не теряйте времени, полковник! Вызывайте караул! Мое решение твердое и окончательное!
Полковник молча вышел из-за стола, прошелся по кабинету, остановился перед майором, сказал, глядя в глаза своему командиру эскадрильи:
— Другого ответа не ожидал! Я горжусь вами, майор Нур! Вы настоящий солдат и революционер…
Обнял и расцеловал, как отец при прощании с сыном перед дальней, неведомой дорогой.
Нелегко тюремщикам Пули-Чархи было справиться с майором Нуром. На допросе вел себя гордо, дерзил, главу государства Амина поносил самыми последними словами. Был он физически крепким, дрался профессионально, раскидывал, как котят, наседавших на него с дубинками тюремщиков… Ухитрялся давать сдачи даже тогда, когда заковали в кандалы руки и ноги. Пытали его долго и мучительно, пропуская через тело ток высокого напряжения. Бросили в одиночную камеру, думали — конец, подох неугомонный майор, глаза закатил, ни рукой, ни ногой не шевелит. А он ночью очнулся на холодном цементном полу, подполз к тяжелой двери и давай алюминиевой кружкой по ней барабанить. Надоел, видать, охранникам, избили снова до бесчувствия и к нам, в камеру особого режима, бросили. Пришел он в себя на третий день. Открыл глаза, увидел профессора, попытался ему улыбнуться, а вместо улыбки рот скривился набок, задергалась голова, испарина выступила на лбу. Мы с Хабибулой невольно попятились назад.
— Не бойтесь, друзья мои, — говорит нам Нажмуддин. — Это все от пыток палачей! Нур — мой старый товарищ.
Оказывается, они хорошо друг друга знали. Давно собирались поговорить по душам, не наспех, как случайные знакомые — здравствуй и прощай! Надо бы сесть поудобнее в укромной чайхане, отведать тающего во рту кабульского шашлычка, вспомнить за чашкой ароматного чая все, что было в нелегком прошлом. Да недосуг, завертела, закружила новая жизнь после Апреля бурным водоворотом. И уж никак не думали, не
— А помнишь, как нас вместе принимали в партию? Какую с тобой давали клятву? — говорит профессор, помогая Нуру поудобнее прислониться к стене больной спиной.
Майор кивает головой, он старается говорить как можно меньше, от каждого слова нестерпимая боль в груди.
— А листовки как писали? А как шли на первомайскую демонстрацию? Мы тогда с тобой транспарант несли: «Свободу трудовому народу Афганистана!» На нас еще полицейские набросились, а ты им как дашь по-боксерски, как дашь… А потом за решетку в одну камеру.
Им есть что вспомнить, старым друзьям, из своей боевой юности. Они были одними из первых, кто вступил в Народно-демократическую партию Афганистана. Не ради славы и чинов, не в поисках легкой жизни… Один вел политическую работу среди студентов и преподавателей в Кабульском университете, другой — в летном полку в Баглане. Высокообразованные, незаурядные дарования, честные и преданные революции, они пользовались большим авторитетом в партии. К их слову прислушивались, им верили, за ними шли сотни людей.
…Ты верил партии, готов был за нее отдать жизнь, а она тебя за решетку, как последнего убийцу с большой дороги?! И ничего невозможно сделать, некому пожаловаться на свою страшную судьбу. Крепко сложены стены камеры, невольные молчаливые свидетели наших мук и страданий. И ты не первая жертва неслыханной несправедливости в этих стенах. Еще до тебя исписали их сверху донизу мелом и фломастером, корявой булавкой и ржавым гвоздем: «Умираю за свободу нашей родины!», «Покарай, Аллах, палачей, да падут на их головы мои страдания!», «Мухаммад! Не забудь о моих детях, расскажи им, когда они вырастут, что погиб я за счастье народа, за дело НДПА!», «Партия! В наших рядах провокаторы! Будьте бдительны, товарищи! Иду на расстрел!» Да что это такое, можно ли верить в такое неслыханное коварство?
У меня холодеют руки и ноги, кажется, сейчас разорвется на части в груди сердце, и я кричу громко, надрывно на всю тюрьму:
— Да будь ты проклята, такая партия, которая губит честных людей!
— Замолчи, щенок! — перекрыл мои слова другой голос, сильный, командирский. — Замолчи, щенок! — повторил уже потише Нур, облизывая засохшие, все в трещинах губы… — Ты можешь обижаться на одного, двух, сотню людей, именующих себя революционерами, но не на всю партию. Она не виновата в наших несчастьях. Она верит нам, мы — партия! Иначе нельзя, иначе это будет предательством, Салех!
Силы покинули майора, и он медленно, дергаясь всем телом, как в лихорадке, стал валиться на руки своего друга.
ГЛАВА IX
Какую ночь не могу сомкнуть глаз. Казалось, пора привыкнуть к цементному полу. А они спят. Храпит мулла, долгим кашлем заходится во сне майор. Профессора не слышно, натянул на голову куцее, рваное одеяло, подтянул от холода к животу длинные ноги, дышит спокойно и ровно. А на меня нашла бессонница, тревожные мысли не дают покоя. Где ты сейчас, Джамиля? Что стало с тобою после нашей разлуки, сумела ли избежать тяжелой участи, ареста?