Необъявленная война: Записки афганского разведчика
Шрифт:
Ахмад верил, что смерти Седой действительно не боится. Он был одним из тех, кто становится под пули, застегивая форменный френч на все пуговицы, высоко держа голову, улыбаясь своему врагу. Это было то ли храбростью, то ли профессиональной офицерской бравадой, последней игрой на людях, обманом самого себя. Умел собраться в последнюю минуту, подавить в душе страх, унять предательскую дрожь в коленях и подчинить на одно мгновение всю свою волю, чтобы умереть красиво и благородно. А чтобы совесть перед смертью не мучила его, придумал Седой сам себе оправдание: «Я выполнял приказ! Я только солдат!»
Ахмад на одном из допросов даже не выдержал.
— Какой ты к черту солдат, ты убийца из-за угла, продажная шкура, американский лакей!
Рахим страшно обиделся, говорить больше не стал, попросил, чтобы скорее в камеру отвели…
Несколько дней его не приглашали на допросы. Разведчикам было не до Рахима. Рядом со столицей бандиты вырезали ножами всех жителей небольшого кишлака. Без всяких причин, так просто, от злости, ради развлечения. В поисках душманов принял участие и Ахмад. Вечером по рации он связался со своим начальством.
— Прошу прислать арестованного. Пусть увидит зверства тех, кому служил.
К утру Рахим под конвоем прибыл в сожженный, разоренный кишлак. Ахмад сам повел его показывать обезображенные трупы мертвецов, женщин, стариков. Это было настолько страшно, что зашлось сердце у Рахима, чуть сознания не лишился. Его под руки поддержали солдаты, усадили снова в машину. Ахмад пристально посмотрел в лицо арестованного… Рахим не выдержал его взгляда, потупил глаза, отвернулся. В тюрьме на другой день стал стучать кулаками в железную дверь, требовать встречи с разведчиком.
— Хочу, если можно, помочь вам. Сделаю хоть одно доброе дело, а тогда уж стреляйте… Совесть чиста будет.
И началась нелегкая работа Ахмада с вражеским агентом, пошла большая игра Кабула с Пешаваром.
…Седой привел с собой ловких ребят. Они быстро загрузили свои караваны и, не мешкая, погнали животных в темноту ночи. Границу переходили в разных направлениях, друг от друга подальше, согласно разработанному плану. С последним караваном уходил и сам Седой. Короткое у него было свидание с Бури. Он очень торопился. Скоро придет рассвет, легко обнаружить себя. Бури передал ему рацию новейшей конструкции, шифровальные блокноты и несколько пухлых пачек денег. Прощаясь, сказал торжественно и проникновенно:
— От имени ревкома нашей партии за мужество и героизм, проявленные в борьбе с неверными, объявляю тебе благодарность и награждаю памятным боевым оружием. — Вручил последней марки бельгийский пистолет, обнял и расцеловал троекратно… — Надеюсь, с ценным грузом ничего не случится?
— Можете не сомневаться, — отвечал Седой. — Ваше оружие в надежных руках!
ГЛАВА XXV
Что-то невеселая сегодня за завтраком Гульпача. Ей бы радоваться надо, сам Бури удостоил высоким вниманием, прислал благодарственное послание в наш адрес. Груз уже там, в горах, у мятежников. А она губы надула, молчит, машинально помешивает ложечкой давно остывший кофе. Лоб наморщила, думает о чем-то своем.
— Что такая печальная с утра? Не заболела ли, Гульпача, а? — спросил я девушку, откладывая в сторону свежий номер газеты.
— Со мной все в порядке, — ответила она. Взяла в руки кофейник, посмотрела на меня, глаза грустные, чем-то встревоженные. — Еще чашечку?
— Нет, спасибо, — отказываюсь я от кофе. — Но скажи, Гульпача, что с тобой приключилось? Почему настроение плохое?
— Ровным счетом ничего не случилось. — Она даже попыталась улыбнуться, встряхнула головой. — Просто так… Задумалась… Да, чуть не забыла сказать… Вчера вечером, когда ты был в клубе, дважды звонила какая-то женщина… Хотела видеть тебя, Салех.
— Меня? Женщина? А ты не путаешь?
— Нет, я ничего не путаю. Назвалась Джамилей!
— Джамиля! Жива! Не может быть, — закричал я во весь голос, да так, что бармен за стойкой свою гусиную шею в нашу сторону вытянул.
— Салех, потише, на нас смотрят! — пыталась остановить меня девушка.
— Пускай смотрят! Все смотрят и слушают! Она жива, жива моя Джамиля. Ты понимаешь, Гульпача?
Радость захватила всего меня, подняла на ноги. Не соображая, что делаю, притянул к себе и крепко обнял девушку за плечи.
— Понимаю… Теперь понимаю… — тихо ответила она. — Вот ее номер телефона… Отпусти, мне больно, прошу тебя, Салех!
…Мы встретились. Сидим вдвоем за маленьким столиком в пустом кафе… Одни с Джамилей в чужом городе, далеко от своей родины. Сидим и молчим, смотрим друг на друга, улыбаемся. Прошло три года, как мы расстались. Много воды утекло за это время, есть что вспомнить и что рассказать. Но слова не идут, застряли где-то глубоко в груди, да и нужны ли они сейчас. Мягкая, теплая ладонь легла на мою руку. Я чувствую, как начинает закипать кровь в синих прожилочках вен, пошла пульсировать по всему телу. Боюсь пошевельнуться, не знаю, во сне это или наяву. У Джамили все та же добрая, зовущая к себе улыбка. Крапинка родинки над пухлой, сочной губой, черные брови чуть вздернулись кверху… Я чувствую ее прерывистое дыхание, и вдруг — чужая прядь седых волос, глаза без радости, бегущие, виноватые.
— Что, постарела, не узнать прежней Джамили? — нарушила она молчание. — Юность, что розы, быстро увядает. Годы меняют человека лицом и сердцем… Не так ли, Салех?
Я не хотел отвечать. У меня было так хорошо на душе, как никогда в жизни. Зачем же она заговорила, замутила тяжелым камнем чистую воду в колодце?
Тогда она вовремя ушла из кишлака. Добрые люди укрыли ее длинной чадрой, вывели на верную тропу.
— Иди только по ней… Как бы она ни петляла, но к границе выведет. Там будешь в безопасности, получила она последнее напутствие от своих друзей. Джамиля шла, пока ночь не наступила, быстрая, темная, хоть глаз коли, ничего не видно. Остановилась под козырьком нависшей скалы, поужинала тутовой лепешкой с сыром, котомку под голову и тут же забылась тревожным сном. Сказалась усталость, переживания последних дней, нелегкая горная дорога. Проснулась от запаха дыма, открыла глаза и онемела от страха. В нескольких шагах от нее горел огонь, трещал хворост, летели во все стороны жаркие искры. У костра, озаренная пламенем, в одной ночной рубашке, сидела девушка, расчесывала свои по пояс длинные волосы и тихо пела протяжную, грустную песню, от которой мурашки пошли по телу Джамили: «Приди, приди, я устала тебя ждать, пересохли мои губы, напои своим поцелуем, милый…» Кончилась песня, откуда-то из темноты принесла новую охапку хвороста и — в огонь. Пламя хватило выше ее головы, а она как рассмеется, раскатисто, звонко:
— Ха-ха-ха!
— Ха-ха-ха! — отозвались сонные горы.
Повернулась лицом к Джамиле, не испугалась, не отшатнулась, улыбается у костра и к себе рукой манит.
— Проходи, проходи, добро пожаловать на свадьбу! — приглашает она окаменевшую девушку. — Присядь, погрейся у очага, подождем, когда все родственники соберутся. Жених у меня добрый и красивый… Хочешь покажу? — нагнулась, стала что-то искать вокруг себя. Кажется, нашла, обрадовалась. — Вот он! Глаза зоркие, усы жесткие. Правда, настоящий мужчина?